Точно то-же даетъ вамъ и внутренній складъ этихъ безчисленныхъ церквей, даже и старой постройки, но подновленной во вкусѣ XVII вѣка. Онъ скоро начинаетъ пріѣдаться иностранцамъ, ищущимъ разнообразія въ старинѣ. Войдешь и сейчасъ же всюду повторяющееся распредѣленіе: овальный или квадратный залъ съ рядомъ капеллъ по бокамъ, съ сводами пріятнаго изгиба, скульптурными орнаментами и балкончиками по бокамъ, ближе къ углубленію абсиды, съ той же пестрой отдѣлкой алтаря, съ тѣми же круглыми или широкими оконцами. Вездѣ — скорѣе салонъ, чѣмъ храмъ.
И это впечатлѣніе преслѣдуетъ васъ и въ св. Петрѣ. Сколько банальныхъ возгласовъ раздалось съ тѣхъ поръ, какъ туристы, устно и печатно, выражаютъ свои восторги передъ «чудомъ», римскаго церковнаго зодчества. Кажется, романистъ Бэль-Стендаль, несмотря на свое обожаніе Италіи и Рима, первый имѣлъ мужество сказать въ своемъ дневникѣ, что фасадъ портала онъ находитъ неудачнымъ, слишкомъ приземистымъ, лишеннымъ величія и простоты. Всѣ видятъ также, что онъ маскируетъ куполъ, — это главное чудо всей постройки. Внутренность храма всѣхъ поражаетъ своими размѣрами и гармоніей частей; но кто захочетъ быть поискреннѣе, тотъ навѣрно скажетъ, что «храма» онъ не находитъ въ «Петрѣ», что это великолѣпный «чертогъ», какъ выражались ваши дѣды — и только. А если разбирать въ частности отдѣлку внутренняго убранства, «храмъ» и совсѣмъ исчезнетъ; и останется нѣчто вродѣ колоссальнаго музея католическаго искусства, на почвѣ языческаго зодчества, языческаго ваянія и декоративнаго мастерства.
Мнѣ невольно вспомнились разсказы о томъ, какъ Гоголь водилъ своихъ друзей по Риму, заставляя ихъ обязательно изумляться въ Петрѣ всѣмъ безъ исключенія, даже тѣмъ, что скульптурные ангелы, внизу столбовъ, кажутся, на разстояніи, въ ростъ младенцевъ; а подойдешь — они больше натуральной величины. Онъ подводилъ къ нимъ по нѣсколько разъ Погодина, не переставая ахать и похваливать.
Такое обожаніе не разовьетъ болѣе тонкаго вкуса. Оно симпатично только, какъ выраженіе потребности преклоняться передъ тѣмъ, что кажется необычайно прекраснымъ. Но не знаю, какъ Гоголь, съ его мистической душой, искавшей спасенія въ молитвѣ и борьбѣ съ плотскимъ, могъ чувствовать себя духовно въ этомъ музеѣ, преисполненномъ самаго яркаго сенсуализма и прославленія не Христа, а римскихъ первосвященниковъ. Можно сказать, что церковь эта посвящена даже и не Петру (его статуя — плоховатое изображеніе языческаго Зевса), а только его намѣстникамъ, со всею помпой и льстивой реторикой низкопоклонства, въ видѣ алтарей, саркофаговъ, статуй, бюстовъ, аллегорій, эмблемъ, портретовъ и фіоритуръ всякаго рода.
Такое впечатлѣніе испытываетъ большинство туристовъ, ожидающихъ не того, что они находятъ. Но, вѣдь, есть и другая точка зрѣнія, иное мѣрило. Абсолютностью не добьешься ничего въ исторіи человѣческаго творчества. Храмъ св. Петра, какимъ онъ сложился во всей своей совокупности — единственный въ культурномъ мірѣ памятникъ, показывающій: что можетъ создать стремленіе человѣка къ лучшему бытію, если этой психической силой воспользуется духовная власть и въ теченіе долгихъ вѣковъ сумѣетъ направлять эту силу въ одну сторону, бить въ одну точку. И могъ ли соборъ св. Петра выдти другимъ, когда въ Римѣ глава западнаго христіанства сдѣлался какъ бы преемникомъ всесвѣтныхъ владыкъ, римскихъ цезарей? Развѣ тутъ мѣсто умиленію, кротости, полету въ небо, сокрушенію души? Тутъ все власть, торжество, прославленіе владыки, золото, бронза, разноцвѣтный мраморъ, тѣлесная пластика. И все это свое, римское, исконное, только переиначенное въ духѣ церковно-латинской условности.
Представьте себѣ, что вы не въ христіанскомъ храмѣ, а въ римской базиликѣ или въ чертогахъ Цезаря. Выньте нѣкоторыя эмблемы новаго культа, остальное все можетъ остаться. Другія чувства, другія идеи создало христіанство, — это правда, но вѣдь Римъ велъ свою линію, онъ только пользовался душевнымъ переломомъ въ человѣчествѣ, чтобы возстановить власть, носителемъ которой явился опять pontifex maximus— великій строитель, въ первоначальномъ, древне-латинскомъ смыслѣ.
Посмотрите на храмъ св. Петра съ эволюціонной точки зрѣнія — и тогда этотъ колоссальный памятникъ многовѣковаго творчества станетъ еще интереснѣе. Не забираясь вглубь средневѣковья, когда Римъ былъ своего рода «мерзостью запустѣнія» — съ эпохи возрождающагося эллино-римскаго духа въ искусствѣ — три имени даютъ вамъ всю гамму созданія Петра: Браманте, МикельАнджело, Бернини.