Тогда Ватиканъ и въ самомъ Римѣ, и внѣ его, по Италіи и во всей остальной Европѣ, кромѣ клерикальныхъ сферъ, казалось, доживалъ свой вѣкъ, какъ твердыня свѣтской власти папы. Серьезно объ этомъ никто не думалъ и не говорилъ ни въ частныхъ бесѣдахъ, ни въ печати. Папа, уже болѣзненный старикъ, съ тихимъ упорствомъ игралъ свою роль узника. Онъ не показывался нигдѣ и на торжественныхъ службахъ; Ватиканъ вмѣстѣ со св. Петромъ теряли для туристовъ прежній интересъ. Совсѣмъ и не тянуло изъ простого любопытства попасть въ Сикстинскую капеллу, на обѣдню, когда будетъ присутствовать папа или санъ служить ее.
Къ этой сторонѣ тогдашней Римской жизни я — какъ навѣрно и большинство русскихъ — оставался равнодушенъ. И вплоть до второй половины 80-хъ годовъ Ватиканъ, или лучше сказать, личность папы, его идеи, стремленія, внутренняя и внѣшняя политика не захватывали всеобщаго интереса, какъ это сдѣлалось въ послѣдніе десять лѣтъ.
И тутъ надо воздать должное автору романа «Римъ» за то, что онъ схватилъ, въ своей трилогіи городовъ, новый поворотъ борьбы между католичествомъ и освободительными идеями въ наукѣ, политикѣ, философіи, между громадной организаціей вселенской іерархіи и тѣмъ, что XIX вѣкъ выработалъ и укрѣпилъ въ самыхъ просвѣтленныхъ умахъ и энергическихъ характерахъ.
Ватиканъ никогда еще не былъ такъ силенъ, какъ въ послѣднія десять лѣтъ, воспользовавшись всѣмъ, что только могло служить ему по доброй волѣ или не желая того.
У насъ къ католичеству, до самаго послѣдняго времени, принято было относиться или съ полнымъ пренебреженіемъ, или въ закоренѣло — охранительномъ — чтобы не сказать враждебномъ духѣ. Та статья русскаго уголовнаго уложенія находится до сихъ поръ въ — силѣ, по которой каждый, производящій совращеніе православнаго въ какое — либо другое христіанское исповѣданіе, подвергается лишенію особенныхъ правъ и ссылкѣ въ мѣста достаточно отдаленныя. И нечего удивляться тому, что въ природномъ русскомъ обществѣ, состоящемъ исключительно изъ православныхъ, не было никогда интереса къ «инославнымъ» исповѣданіямъ, какъ принято у насъ переводить слово «ετεςοδοξος», вопреки прямому его смыслу «иновѣрный», такъ какъ тутъ коренное слово «δσςα» значитъ «вѣрованіе», «мнѣніе», а не «слава», на что не разъ указывалъ въ печати покойный Н. С. Лѣсковъ — знатокъ церковнаго быта.
Обращенія въ католичество бывали у насъ крайне рѣдко, и почти исключительно въ высшемъ барскомъ обществѣ: за цѣлое столѣтіе нѣсколько барынь, вродѣ княгини Зинаиды Волхонской и другихъ, да дюжина — другая мужчинъ. Изъ нихъ стали извѣстны тѣ, кто пошелъ въ іезуиты, вродѣ Балабина и Гагарина, или того старичка, котораго я нашелъ въ Римѣ, въ званіи капеллана польскаго костела, принадлежащаго нашему правительству.
Не мало я живу на свѣтѣ, а, право, не припомню, чтобы гдѣ-нибудь, въ свѣтской гостиной, или въ кабинетѣ крупнаго чиновника, въ редакціи журнала или на сходкѣ молодыхъ людей, въ женскихъ или мужскихъ кружкахъ, заходилъ серьезный разговоръ на тему свободы совѣсти, государственной церкви, обязательнаго для русскихъ подданныхъ православія, а главное — католичества, его розни отъ греческаго закона, его дѣйствительнаго значенія въ христіанствѣ, или еще менѣе о возможности того «соединенія вѣры», о которомъ молятся каждый день за обѣдней.
Мнѣ кажется, что огромное большинство нашей «интеллигенціи» остается, на всю жизнь, съ тѣми свѣдѣніями и аргументами, какіе имъ преподаютъ въ школахъ изъ церковной исторіи, въ «билетѣ» объ отпаденіи западной церкви отъ восточнаго исповѣданія. Сохранилось въ памяти слово «filioque», какъ вставка въ символъ вѣры, и того довольно. А потомъ кое-какіе обрывки изъ всеобщей исторіи объ индульгенціяхъ, объ инквизиціи, о безпутствѣ такихъ папъ, какъ Александръ VI, о нравахъ холостыхъ священниковъ, а главное объ іезуитахъ.
Никто какъ будто не задумывался у насъ хоть надъ тѣмъ фактомъ, что въ предѣлахъ имперіи постоянно живетъ до двѣнадцати милліоновъ католиковъ — русскихъ подданныхъ. Изъ нихъ многіе женятся на православныхъ и обязаны крестить своихъ дѣтей по православному обряду. Въ народѣ несомнѣнно русскаго происхожденія, признавшемъ унію, это возсоединеніе съ католичествомъ до сихъ поръ тайно исповѣдуется и ведетъ за собою преслѣдованія и тяжкія наказанія. Господствующему племени, въ лицѣ его интеллигенціи, точно и въ голову не приходитъ вопросъ объ освобожденіи совѣсти, въ первую голову не иновѣрческой, а собственной, коренной, православной. Католикъ, или лютеранинъ, или кальвинистъ можетъ мѣнять свою вѣру, сколько ему угодно, до того момента, когда попадетъ въ православные. И какъ бы кто ни смотрѣлъ на чистоту христіанской традиціи въ той или иной церкви, врядъ ли достойно образованнаго общества быть до такой степени равнодушнымъ къ дѣлу такой важности. Развѣ это не показываетъ, что наше общество едва ли не самое индифферентное въ духовномъ смыслѣ? Народъ — другое дѣло! Въ немъ сильна потребность вѣры. Ояъ не перестаетъ искать правды, и даже въ послѣдніе тридцать-сорокъ лѣтъ создалъ нѣсколько исповѣданій въ сторону раціонализма. И тотъ же народъ не отсталъ еще вполнѣ отъ уніи, т.-е. оть признанія римскаго первосвященника главой вселенской церкви. Если народу не грозитъ пропаганда со стороны котоличества, то потому только, что внѣшнее давленіе слишкомъ строго и абсолютно. Въ Польше и западномъ краѣ слѣдитъ за этимъ не одна духовная, а точно такъ же ревниво и свѣтская власть; изъ-за границы къ намъ ни одного католическаго патера не пустятъ или за самыми малыми исключеніями; а іезуитъ не проберется ни подъ какимъ предлогомъ, развѣ съ фальшивымъ паспортомъ, совершенно на одномъ положеніи съ евреями-иностранцами.