Испанія дала свой взносъ — и какой! Еъ ней каждаго изъ насъ давно уже влекла книга Боткина. Добровольная лямка корреспондента, погнавшая въ Мадридъ, лѣтомъ 1869 года, позволила видѣть то, что готика и арабское зодчество оставили великаго и своебыт-наго, а Мадридскій музей — богатѣйшее хранилище первоклассныхъ произведеній живописи — манилъ къ себѣ, и въ самые душные, нестерпимо — жаркіе дни, отъ которыхъ русскому корреспонденту приходилось страдать больше, чѣмъ его тогдашнимъ собратамъ южанамъ.
Вотъ и подползла предательски-неожиданно война 1870 года. Пришлось продѣлать ее, съ перомъ въ рукѣ, исколесить окраины Германіи, а потомъ и Франціи — съ востока на сѣверъ и съ запада на юго востокъ. Тогда было не до Италіи, не до красотъ вѣчнаго города!…
Къ ноябрю, усталый и полубольной, увидавъ, что мои письма «съ театра войны» идутъ въ явное противорѣчіе съ тономъ газеты, куда я писалъ, гдѣ стали слишкомъ сочувствовать нѣмцамъ, я, доѣхавъ до Марселя, самъ отказался продолжать свою корреспондентскую службу и тутъ увидалъ, что я въ двухъ шагахъ отъ той обѣтованной страны, къ которой жизнь долго готовила меня, вопреки всѣмъ житейскимъ передрягамъ и диверсіямъ въ сторону.
Тогда же я рѣшилъ и свое возвращеніе домой, не пугаясь зимы.
И, въ видѣ желаннаго и заслуженнаго отдыха, предстала передо мною поѣздка въ Италію, — правда, не въ то время года, какое сулило бы прелесть климата; но съ этимъ я заранѣе мирился и откладывать поѣздку въ Италію боялся. Въ Россіи жизнь могла затянуть на долгіе годы. И было бы слишкомъ обидно, послѣ пятилѣтнихъ заграничныхъ скитаній, вернуться, не видавъ ни Миланскаго собора, ни Тайной Вечери Леонарда, ни музеевъ Ватикана, ни Колизея, ни Фарнезскаго Юпитера, ни Неаполитанскаго залива, съ Везувіемъ и Помпей.
Въ Ниццѣ, тогда совсѣмъ опустѣлой, былъ я — на порогѣ Италіи.
I
По Италіи за четверть вѣка
Съ театра франко—прусской войны. — Ницца, перевалъ черезъ Корничо. — Генуя. — Флоренція. — Римъ „итальянцевъ".—Неаполь. — Итоги первой поѣздки зимой 1870 г. — Лѣтомъ 1871 г, — Озера. — Послѣ петербургскихъ сезоновъ. — Болѣзнь. — Годъ въ Тосканѣ.—Римъ въ 1874 г. — Малярія. — Позднѣйшія поѣздки по Италіи. — Частое житье во Флоренціи. — Римъ не давался» — Новое стремленіе въ вѣчный городъ.
Первая поѣздка въ Италію отошла уже въ моей памяти больше чѣмъ на четверть вѣка. Всего сильнѣе тянула туда потребность отдохнуть отъ войны, разъѣздовъ, тяжкихъ картинъ, адской погоды, грязи, переутомленія, все надвигавшейся бѣды на ту страну, которую, въ то время, я жалѣлъ почти какъ свою родину.
Шесть недѣль положилъ я на эту прогулку. Къ русскому новому году хотѣлось быть уже дома.
Изъ Ниццы путь лежалъ тогда по Корниче, во французскомъ дилижансѣ на Ментону, до которой еле доходила желѣзная дорога, на Бордигьеру, Санъ-Ремо — вплоть до Савоны, гдѣ пересаживались въ поѣздъ и ѣхали въ Геную.
Ницца, гдѣ черезъ двадцать лѣтъ я сталъ жить по зимамъ — тогда оставила по себѣ совсѣмъ непривлекательную память. Погода стояла хмурая. Городъ совсѣмъ пустой. Въ Грандъ-Отелѣ кое-какіе иностранцы-игроки, въ томъ числѣ и русскіе, жившіе для рулетки. Въ столовой блестѣлъ даже ведерный самоваръ — не знаю ужъ кѣмъ подаренный. Монте-Карло еще съ тѣсноватымъ казино — и то хмурое, какъ будто и безшабашнымъ игрокамъ было совѣстно предаваться своему безпутству тутъ, на порогѣ Франціи. Еще печальнѣе, чѣмъ игорныя залы, показался мнѣ спектакль въ самой Ниццѣ, гдѣ плохіе актеры играли «Le gendre de m-r Poirier».
Я простился съ этимъ «парадизомъ» безъ всякаго сожалѣнія. И роскошная природа казалась мнѣ тусклой, горы голыми, прибрежье плосковатымъ. Море не тѣшило. На всемъ лежала дымка чего-то тусклаго и ординарнаго. Солнце упорно не хотѣло выглянуть. Уличная жизнь отзывалась провинціей; кафе съ кое-какимъ сбродомъ мрачнаго вида, проститутки съ непріятнымъ мѣстнымъ акцентомъ.
Дилижансъ оживилъ сразу. Съ высотъ Корниши видно было, какъ море дѣлаетъ безпрестанные загибы; оно искрилось подъ проглянувшими лучами солнца. Безпрестанно мелькали городки и поселки съ итальянскими крышами. Лимонныя и апельсинныя деревья золотились отъ назрѣвающихъ плодовъ. Рыбаки въ цвѣтныхъ колпакахъ, дѣти, мулы, ослики. И надо всѣмъ небо — темносинее, бездонное, умиротворяющее. А внизу — въ заливахъ — изумруды тихаго прибоя.