Но тогда Флоренція была еще столицей Италіи. Дворъ еще не переѣзжалъ окончательно въ Римъ. Тотчасъ же по пріѣздѣ, я присутствовалъ на какомъ — то патріотическомъ парадѣ, на Piazza Signoria, въ Palazzo Vecchio. И площадь, и палаццо сразу захватывали васъ и давали вамъ ноту итальянскаго средневѣковья, какъ, быть можетъ, никакой другой пунктъ старыхъ городовъ Италіи. И Уффици, и палаццо Питти, и соборъ, и бабтистерія, и другія церкви и зданія Флоренціи интересовали и нравились; но не было приволья для созерцательной жизни. Погода продолжала хмуриться. Этотъ милый городъ не могъ тогда привлекать такъ, какъ позднѣе, когда судьбѣ угодно было поселить меня въ немъ на долгій срокъ.
Флоренція была тогда гораздо люднѣе и бойчѣе. Съ тѣхъ поръ она все пустѣла и засыпала. Никогда уже потомъ не случалось мнѣ видѣть такіе блестящіе, оперные спектакли въ Pergola, какъ въ тотъ пріѣздъ. Тогда во Флоренціи жило, кромѣ свѣтскаго итальянскаго общества, много иностранцевъ, особенно русскихъ. Жило тогда и посольство, пріѣхавшее звать принца Амедея на испанскій престолъ. Въ театрѣ Никколини давали придворный спектакль, гдѣ Ристори — уже очень пожилая, въ костюмѣ театральной пастушки, выходила произносить по-испански монологъ изъ шиллеровской «Іоанны д’Аркъ».
Заживаться во Флоренціи мнѣ не хотѣлось. Тянуло въ Римъ, съ надеждой на другое небо и другой воздухъ. Римъ взялъ болѣе трехъ недѣль, и въ немъ мои дни неизмѣнно проходили такъ: все утро до двухъ — прогулки и поѣздки по городу, развалины, музеи, церкви, палаццо, Ватиканъ, Колизей, Термы. Съ двухъ до поздняго обѣда работа надъ концомъ Солидныхъ добродѣтелей въ темноватой и сыроватой комнатѣ отеля Минерва, до сихъ поръ существующаго, у камина, который надо было топить каждый день. Время продолжало стоять сѣрое, дождливое, но гораздо болѣе мягкое, чѣмъ во Флоренціи. Задавались и солнечные дни, и тогда все получало совсѣмъ другое освѣщеніе и вызывало тѣ думы и состоянія духа, черезъ какія проходишь только въ Римѣ.
Но въ это первое посѣщеніе «вѣчнаго города» въ душѣ еще не сложилось чего-нибудь цѣльнаго. Прошлое Рима чаще давило, чѣмъ восхищало. Трудно было отрѣшиться и отъ вчерашняго дня. «Итальянцы», — какъ ихъ зовутъ и до сихъ поръ римляне, — только что овладѣли Римомъ, гдѣ рѣшена была судьба папской власти. Прошло всего два съ небольшимъ мѣсяца послѣ взятія Рима. Ватиканъ облекся въ трауръ и въ добровольное затворничество папы. И, въ связи съ погодой, на всемъ городѣ тяготѣло что-то тяжеловато-сѣрое и тусклое. Хотѣлось видѣть что-нибудь болѣе яркое и оживленное. А находили вы вездѣ слѣды стараго порядка, вѣковые устои церковной власти, физіономію города, гдѣ живописность и оригинальность дворцовъ и церквей выступали на фонѣ неустройства, грязи, запущенія цѣлыхъ кварталовъ, бѣдности жизненныхъ соковъ и интересовъ. Корсо — узкая и цѣлыми часами пустая улица, съ плоховатыми лавками. Сотни и тысячи запущенныхъ каменныхъ ящиковъ-домовъ, безъ всякой архитектуры, плохіе театры, тѣсные и закопченые кафе. Никакихъ еще признаковъ обновленія національной жизни. Ничего, въ чемъ бы бился ея пульсъ.
Этому помогало и житье въ отелѣ Минерва, гдѣ, за табльдотомъ, вы были окружены пріѣзжими патерами и клерикальными иностранцами.
Доступъ къ хранилищамъ Ватикана, въ станцы Рафаэля и Сикстинскую капеллу требовалъ особыхъ разрѣшеній. И я долженъ былъ подниматься на самый верхъ дворца, — въ канцелярію кардинала Антонелли, — выправлять входные билеты. И обстановка тогдашняго «узника» не вызывала особенной симпатіи во всякомъ, кто въ первый разъ попадалъ въ Ватиканъ и проходилъ черезъ пикеты швейцарцевъ въ разноцвѣтныхъ камзолахъ и жандармовъ на каждой площадкѣ и на каждомъ дворикѣ громаднаго помѣщичьяго дома главы католичества, создававшагося на долгихъ, безъ фасада, съ пристройками и флигелями, поражающаго своею гадательною цифрой 30,000 комнатъ.
Не скажу, чтобъ и Петръ сразу поразилъ меня. Ему недоставало уже тогда торжественныхъ папскихъ служеній. Его тишина и безлюдье говорили ежедневно о томъ «non possumus», какое, съ тѣхъ поръ, все еще не сдается.
Колизей настраивалъ иначе. Безъ всякихъ, комментарій вы выносили оттуда чувство универсальности древняго Рима. И все остальное античное — Палатинъ, Форумъ, Термы Діоклетіана и Каракаллы, арки, своды отнимали у васъ охоту осматривать церкви, если и не одного и того же стиля, то, въ большинствѣ, испорченныя семнадцатымъ вѣкомъ. А религіозная жизнь куда-то ушла въ то время. Вы не видѣли ни процессій, ни богомольцевъ, ни благоговѣйныхъ службъ.