Средний возраст в экипажах воздухоплавательных сил России, созданных всего два десятка лет назад, всегда был одним из самых низких в армии, однако даже они на фоне юных пилотов аэропланов выглядели зрелыми мужами. В их кабинах сидели вчерашние гимназисты, уверенные, как и полагается юности, в собственном бессмертии.
До выхода на рубеж атаки "Альбатросы" потеряли не менее десятка своих собратьев, но, несмотря на потери, бесстрашно шли вперед. Сблизившись с "цеппелинами", аэропланы закружили вокруг них, словно рассерженные пчелы вокруг медведя, залезшего в улей. Пулеметные очереди длинными плетями начали хлестать по "гарпунерам".
У каждой из схватившихся сейчас сторон были свои преимущества, которые надо было использовать максимально, и недостатки, которые надо было не дать использовать противнику. "Цеппелины" представляли собой куда более удобную цель, чем маленькие, верткие аэропланы, превосходившие, пусть и не намного, немецкие дирижабли в скорости.
Однако, если для вывода из боя аэроплана зачастую было достаточно одной удачной пули или осколка, то дирижабли были куда более живучи. Не раз и не два пулеметные очереди прошивали корпуса "гарпунеров", не причиняя дирижаблю видимого вреда. К тому же каждый "цеппелин", кроме орудий, малоэффективных для боя на ближней дистанции, был оснащен двумя-тремя пулеметными площадками, так что совокупная огневая мощь "гарпунеров" ничем не уступала армаде русских аэропланов.
И все-таки шок германских экипажей от очередного фортеля, выкинутого русскими, а также то, что немецких пулеметчиков не готовили к бою с маломерными скоростными аппаратами, давали свои плоды. Аэропланы крутились вокруг "цеппелинов" со всех сторон, ежесекундно меняя углы атаки, пикируя на дирижабли сверху, заходя снизу или сбоку. "Альбатросы" несли потери, но и "гарпунерам", несмотря на живучесть, приходилось несладко. Решающую роль в сражении сыграло численное превосходство "Альбатросов". Каждый из немецких дирижаблей атаковало сразу по три-четыре аэроплана и любой успех "цеппелина" доставался ему ценой очередных пробоин в корпусе, двигательных отсеках или рубке управления.
Один за другим германские "цеппелины" выходили из боя, отворачивали в сторону, меняли высоту, чтобы затем, дымя поврежденными двигателями, обнажая внутренности под содранной пулями и ветром обшивкой, отчаянно цепляясь за небо остатками гелия, начать свой дрейф к единственному клочку суши на сотни километров вокруг - острову Корво.
Через двадцать минут скоротечного боя "Альбатросы" понесли страшные потери. В воздухе оставалось всего четыре десятка аппаратов. Но и попытка "гарпунеров" нанести удар по Четвертому флоту, и сейчас это было абсолютно ясно, потерпела крах. Сейчас от наскоков аэропланов отбивалось меньше десятка "цеппелинов", которые думали уже не об атаке главных сил русских, а о спасении собственных кораблей. Выполняя полученные на "Святогорах" приказы, летчики не преследовали отступающих "гарпунеров", а возвращались на свои носители.
Колчак почувствовал, что именно сейчас наступил момент перелома, когда единственной соломинки достаточно, чтобы переломить хребет верблюду. Оторвавшись от окуляров, он подошел к Совьеву.
- Павел Григорьевич, отдайте приказ на орудийную палубу расчехлить орудия. И ставьте "Рюрика" в стену, ближе к "Порт-Артуру".
Не обращая внимания на посветлевшее лицо капитана флагмана, одобрительную улыбку Григорьева, Колчак шагнул к столу, оценивая положение, сложившееся между флотами за время отчаянной схватки с "гарпунерами". Однако, не успел он сосчитать остатки сил кронпринца, как из дальнего конца мостика раздался полный торжества крик.
- Уходят! Александр Васильевич, ей-богу уходят!
Колчак развернулся и стремительно подойдя к стереотрубе припал к окулярам. Кронпринц действительно уходил. Остатки германского флота разворачивались на девяносто градусов, показывая русским дирижаблям кормовые рули, и уходили прочь, в бескрайнюю синеву неба. Рупрехт Баварский все-таки признал свое поражение. Мостик звенел от ликующих возгласов, бессвязных торжествующих выкриков и всеобщей радости.
- Поздравляю, Александр Васильевич! - стиснул его в медвежьих объятиях Григорьев. - С победой!
Колчак внешне оставался невозмутим, хоть внутри него и пели соловьи.