Ауса говорила, что с первой секунды поняла, что нашла свою вторую половину. Того, с кем согласилась бы прожить всю жизнь. Мужчину с большой буквы. Он был темноволосым, высоким, и подруги бросали на нее завистливые взгляды. И немудрено: она никогда не считалась особенно красивой – волосы с рыжиной и лицо, на котором каждое лето густо высыпали веснушки.
После она убедилась: он увидел, что она нежная и робкая. Что перед ним девушка, которая не будет заявлять о себе во весь голос. Она смущенно улыбалась, скрестив руки на животе. Она накрывала для них обоих на стол, а когда они выходили на улицу, никогда не шла впереди него. Она гладила его рубашки, не дожидаясь, пока ее попросят, а он никогда не благодарил ее за это. Когда они с Хендриком только познакомились, он сказал, что его очаровала именно ее застенчивость. Он терпеть не мог бойких женщин, называл их наглыми. А вот она была в его вкусе: молчала, позволяя говорить другим. Была покорна, спокойна и добра. Такая девушка обещала стать хорошей матерью.
Она тотчас утерла слёзы, как только они навернулись на глаза. Что на нее нашло? Почему она вдруг вспылила? И это она – которая все эти годы мирилась с чем угодно. И она была матерью Бьяртни. Все эти годы Бьяртни не был плохим сыном – отнюдь. Хотя он был похож на отца, в его облике отсутствовала эта жесткость. Хотя ему было уже за сорок, в нем все еще сидело что-то мальчишеское. Когда он улыбался – вокруг становилось светлее, а когда она видела его с мальчишками, которых он тренировал по футболу, у нее внутри что-то обрывалось.
Она знала, что ему хочется иметь ребёнка. Сам он об этом, правда, не упоминал, – что было совершенно естественно, – но она все равно знала. Ведь она была его матерью и понимала его лучше, чем кто-либо. А помехой этому была она. Она была слишком занята собой, чтобы рожать детей. И из-за нее их род прервется на ее сыне. Она не была уверена, что может это стерпеть – но что она вообще могла здесь поделать?
Она задернула занавески, переоделась в ночную рубашку и натянула на себя одеяло, хотя до вечера было еще далеко. Такую бурю эмоций у нее вызвала вовсе не бездетность Бьяртни. Нет, это было из-за одной гостьи, приходившей к ней утром. Происшедшее настолько взбудоражило ее, что сейчас она почувствовала, что нужно прилечь. Она была уже старовата для того, чтобы бередить старые раны. Ей в жизни много приходилось терпеть. А сейчас ей хотелось просто спать. Заснуть и не просыпаться.
Шкаф был битком набит одеждой. Старые платья и пальто теснились на вешалках, а под ними была гора обуви и сумочек. Эльма не думала, что когда-нибудь снова будет пользоваться чем-нибудь из всего этого.
– Я до сих пор как-то не оправилась от того, что мне пришлось это пережить, – сказала ее мама, Адальхейдюр, и уперла руки в бедра. Ее очки сидели на самом кончике носа, а одета она была в широкую синюю блузку. Она была малорослой, изящной, слегка коренастой, со светлыми короткими волосами. Эльме казалось, что она не меняется.
Они стояли в ее старой комнате и смотрели на битком набитый шкаф, в последние годы служивший своеобразной кладовкой. Предстоящее им дело казалось безнадежным.
– А все-таки хорошо, что ты все это сберегла. Например, вот это я могу надевать на Рождество. – Эльма подняла красное платье из блестящей материи с фестонами на рукавах. – И вот этот, конечно, к нему бы прекрасно подошел, – добавила она, взяв светло-коричневый бархатный жакет.
– Ах, ты в этом жакете была такая красивая! – произнесла Адальхейдюр с ностальгическими нотками в голосе и взяла у нее жакет. – Примерь его для меня.
– Мама, я его надевала на конфирмацию, – рассмеялась Эльма. – Сейчас я в него вряд ли влезу.
– Но ты в последние недели сильно похудела, – сказала Адальхейдюр в обвинительном тоне. Эльма закатила глаза, но ничего не ответила. Она знала, что так оно и есть. Сама она не решалась встать на весы, но чувствовала, что одежда стала на ней висеть.
– Ну, давай примерь! – решительно продолжала мама, суя ей жакет. – Постой-ка, я сейчас найду к нему брюки. – Она повернулась к шкафу и принялась выкидывать одежду на пол до тех пор, пока с торжествующим видом не извлекла широкие светло-коричневые брюки.
– Я так и знала, что они где-то здесь. Ну-ка, надень-ка!