— Гребаный бесполезный кусок дерьма. — Это было очень неожиданно. Только что я висел в воздухе, а в следующее мгновение меня швырнуло через всю комнату и впечатало в стену. Когда моя спина соприкоснулась с твердой поверхностью, я поморщился. Боль была слишком сильной, и в конце концов мне пришлось уступить ей.
В следующий раз, когда я проснулся, то был здесь. В маленьком комоде с двумя отделениями. Или, по крайней мере, я так думаю, так как пытался нащупать выход.
Отец появился чуть позже.
— Давай посмотрим, почувствуешь ли ты то же самое, проведя там некоторое время. — Он усмехнулся и оставил меня.
А теперь?
Я даже не знаю, что хуже... быть так долго лишенным света или часами сидеть в собственной моче и дерьме. Сначала от запаха меня тошнило.
Сейчас... Мне кажется, я стал к этому нечувствителен.
Я пытаюсь бодрствовать еще какое-то время, но жажда и голод одолевают меня. Я закрываю глаза.
— Черт, чувак, здесь воняет дерьмом.
— Черт возьми, ты прав. Но босс сказал привести этого сопляка вниз... Зажми нос. — Раздается какой-то грохот, и я понимаю, что кто-то открывает двери.
— Черт... фу, — говорит мужчина.
Когда двери открываются, мои глаза с трудом привыкают к свету.
— Хватай сопляка и пошли, — пренебрежительно приказывает другой мужчина. Я так слаб... У меня нет сил сопротивляться его хватке, когда он тянет меня за одежду.
Они продолжают издавать странные звуки и жаловаться на то, какой я отвратительный, пока не приводят меня на первый этаж, в молитвенную комнату матери.
Мои широко раскрытые глаза блуждают по сторонам, гадая, что сейчас произойдет. Мужчина бросает меня на пол, и уход вслед за другим.
Я подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками, медленно раскачиваясь. Это еще не конец. Я знаю, всем своим существом, что это еще не конец. Я здесь не просто так.
Мне неизвестно, сколько проходит времени, но вдруг дверь в комнату открывается. Отец заходит внутрь, таща мать за волосы.
— Вот он.
Ее глаза пусты, когда она смотрит на меня. Она никак не реагирует. Пальцы отца сжимаются на ее голове, и даже тогда ее лицо не выдает боли, которую она, должно быть, испытывает.
— Сейчас, сынок. Я научу тебя, как обращаться с вероломной шлюхой. — Он на секунду поджимает губы. — Просто так получилось, что она твоя мать. Ты собираешься снова вмешаться? — задавая этот вопрос, он смотрит прямо на меня.
Я качаю головой. Снова... и снова.
— Хорошо... хорошо. Почему бы нам не проверить это на практике? — отец швыряет маму на пол и медленно закатывает рукава.
— Во-первых, ты никогда не захочешь испачкать свою одежду, — объясняет он со злой улыбкой, хватая большой крест с алтаря матери.
— Богохульство... — наконец произносит моя мать, глядя на крест в руке отца.
Он бросает на нее скучающий взгляд, размахивая крестом, прежде чем швырнуть его ей в лицо плоской стороной. Мать вздрагивает от боли, и я уже вижу, как кровь стекает по ее лицу. Как будто этого недостаточно, отец хватает ее за воротник и одним движением срывает материал с ее тела. Ее покрытая шрамами спина полностью выставлена на всеобщее обозрение, и он, не теряя времени, раз за разом целится крестом ей в спину, пока ее стоны не превращаются в крики.
— Видишь это, мальчик? — отец поворачивается ко мне, и я могу только наблюдать, застряв в своем бесполезном теле. Я раскачиваюсь еще быстрее, и слезы катятся по моему лицу, когда смотрю на кровавую сцену передо мной.
— Лилиана, дорогая, — цокает отец. — Это урок для твоего мальчика. Почему ты не ведешь себя прилично? — он хватает ее за шею и швыряет к алтарю. Мать спотыкается и хватается за алтарный стол, чтобы не упасть.
— Да. Вот так. — Отец одобрительно хмыкает. Он небрежно подходит и, схватив ее за затылок, прижимает лицом к алтарю. Одной рукой приподнимает ее юбку. Каким-то образом я знаю, что не должен этого видеть.
Мать... голая.
Но я застрял. Я раскачиваюсь еще быстрее, рыдания застревают в горле.
Отец расстегивает молнию на штанах и поворачивается ко мне, обхватывая рукой свой пенис.
— Смотри и учись, мальчик. Вот как надо обращаться со шлюхой, — в его голосе столько яда...
Он поворачивается и входит маму сзади. Изо рта матери вырывается только страдальческий звук, но отец быстро прижимает ее лицом к алтарю.
Он продолжает двигаться, каждый раз кряхтя.
Я не хочу на это смотреть.
Я не хочу этого видеть.
Но я не могу пошевелиться.
Я продолжаю раскачиваться.
В какой-то момент я думаю, что, должно быть, отключился, потому что слышу, как отец говорит еще несколько неразборчивых слов перед уходом.