— Я знаю, что ты в том возрасте, когда... — еще один фальшивый кашель. Мне почти хочется закатить глаза и сказать ему, чтобы он уже сказал это. — Когда ты замечаешь девушек, — наконец говорит он, и уголок моего рта приподнимается.
Так вот в чем суть проблемы.
О завоеваниях моего брата ходят легенды, если верить уличным слухам. Нет ни одной девушки, которую бы он не трахнул. Конечно, если верить слухам. Один взгляд на Мишу, и можно сказать, что он, наверное, платит людям, чтобы те их распространяли. А учитывая то, какой он трус, могу поспорить, что у него даже тревога по поводу выступлений.
— Неужели, — говорю я, опираясь на ладони и ожидая, что скажет мне отец.
— Может, мне стоит попросить твоего брата поговорить с тобой. — задумчиво добавляет он через некоторое время, и мое лицо тут же искажается от отвращения.
— Не беспокойся об этом, отец. Я в полном порядке. И меня не интересуют... — я делаю паузу, тщательно подбирая слова: — … по крайней мере, пока, — говорю я честно.
Неужели он действительно думает, что какая-нибудь девушка захочет общаться со мной? Взрослые мужчины из кожи вон лезут, чтобы избежать меня. Девушки реагируют так, как реагируют девушки — стоит им только взглянуть на меня, и они с криком убегают.
Очевидно, Миша не единственный, кто имеет репутацию в этом районе.
— О, — он слегка хмурится, разглядывая одежду на полу.
— Сынок... ты... — заикается он, и мне хочется простонать вслух. Он ведь не собирается спрашивать меня о моей сексуальной ориентации? — Гей?
Я моргаю один раз, медленно.
— Нет, — отвечаю я, глядя ему прямо в глаза. — Я не гей. И я не трансвестит, — добавляю я, зная, что это следующее, что он спросит.
— Понятно, — отвечает он, выпрямляясь. Он, несомненно, рад, что его не будет стыдить сын-гей или гендерно неконформный.
В нашей культуре признаться в подобном было бы равносильно подписанию смертного приговора, и я знаю, что отцу было бы грустно расставаться со своим любимым оружием.
Не то чтобы я не думал об этом. Он прав, что я уже в том возрасте, когда должен замечать девочек, или мальчиков, или... кого-то. Но я не могу проявить интерес ни к кому и ни к чему. Мои мысли сосредоточены только на следующем убийстве: когда, кого и как.
Кроме того, даже если бы я интересовался кем-то, кто осмелился бы подойти ко мне?
Я киваю ему, аккуратно забираю одежду и кладу ее рядом с собой.
— Ваня меня убьет, — бормочу я себе под нос, зная, что она будет в бешенстве, если что-то случится с ее новой одеждой.
Отец замирает на месте. Он наполовину повернулся; его профиль в тени, и он странно смотрит на меня.
— Что ты только что сказал? — спрашивает он, его слова медленные и размеренные.
— Ничего, — лгу я. Я не собираюсь бросать Ваню под автобус. Особенно когда ее присутствие — единственное, что помогает мне оставаться в здравом уме.
— Нет, ты сказал это, — продолжает он, подходя ко мне. Его глаза темнеют, и мне трудно определить эмоции на его лице.
Он сердится? Шокирован? Боится?
В его чертах прослеживается сочетание всех трех эмоций, и на мгновение я оказываюсь не в состоянии отреагировать.
— Нет, я этого не сказал, — повторяю я, продолжая уловку. Для пущей убедительности я даже позволил своим губам расшириться в небольшой улыбке.
— Нет, ты сказал. Ты назвал имя своей сестры. Я четко расслышал, — он протягивает руку к моей рубашке, поднимая меня.
Ошеломлённый, я смотрю на него в замешательстве. Это первый раз за много лет, когда он добровольно прикасается ко мне. Неважно, что это также первый раз, когда он осмелился пойти против меня.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — отвечаю я, притворяясь, что не понимаю.
— Ты думаешь, Илья не рассказал мне о твоем маленьком приключении в тату-салоне? — спрашивает он, и мне приходится сдерживать себя, чтобы не отреагировать. Это ничего не даст, только вызовет его гнев, а это последнее, что мне сейчас нужно.
Я не могу позволить себе, чтобы он запер Ваню или запретил ей приходить ко мне снова. Это было бы невыносимо.
— Она не виновата, — тут же начинаю говорить я. — Я убедил ее поехать со мной туда. Она боялась расстроить тебя, но я заставил ее, — я смотрю отцу в глаза, желая, чтобы он поверил моим словам.
— Она... твоя сестра, — продолжает он, на его лице все та же смесь неузнаваемых эмоций, что и раньше.
— Да. Ваня не хотела, но я убедил ее, — повторяю я и наблюдаю: почти в замедленной съемке его глаза расширяются, а руки отпускают мою рубашку.
Я беру себя в руки и отхожу на некоторое расстояние. Я не хотел бы причинить ему боль, даже случайно. Я дал обещание, что никогда не причиню вреда своей семье, и буду придерживаться этого обещания.