Румянец покрывает все мое лицо, когда я вспоминаю, как поглощала эти слова прямо со страницы, мое любопытство по поводу этого только возрастало, чем более скрытным был Святой Августин в своем повествовании. Зачем вообще упоминать об этом, если вы собираетесь сокращать свои слова? Несмотря на все описания, я до сих пор не знаю, что именно подразумевает этот акт.
Я вздыхаю, направление моих мыслей уводит меня все дальше и дальше от моего задания. Учитывая, что мне нужно сдать его завтра, я должна привести себя в порядок.
Приложив руки к вискам, я быстро потираю их, зажмуриваю глаза и заставляю себя сосредоточиться.
— Клаудия, не уходи слишком далеко! — окликаю ее я, когда вижу, что она бежит в противоположном направлении.
Ее плечи опускаются, когда она слышит мой голос, и, подавленная, возвращается.
— Ты знаешь, что твоя мама рассчитывает на меня, чтобы убедиться, что ты в безопасности, — добавляю я, похлопывая ее по маленькой спине.
Она трепетно улыбается и кивает, садится рядом со мной и сосредотачивается на цветах, которые уже собрала. Она начинает играть с ними, пытаясь собрать еще один венок.
Случайно, когда она меняет положение и пытается устроиться поудобнее, я вижу ее голые ноги.
Я хмурюсь, когда замечаю массу коричневых и желтых синяков, тянущихся от голени до колена.
— Клаудия, — обращаюсь я к ней, — что случилось? — я указываю на ее синяки, и ее глаза расширяются. Она складывает ноги, загораживая мне обзор.
— Ничего, — произносит она с придыханием. — Я упала.
— Ты упала? Когда? Твоя мама знает? — слова вылетают у меня изо рта, хотя я могу поспорить, что Лина не знает. Она так оберегает Клаудию, что, если бы она знала о синяках на коже дочери, то никогда бы не дала ей договорить — скорее всего, ей бы тоже не разрешили больше играть.
Лина иногда немного перебарщивает, когда речь идет о безопасности Клаудии, но я могу понять ее.
Как бы я хотела, чтобы кто-то так же заботился обо мне...
— Нет, — она слегка опускает лицо, прежде чем приблизиться ко мне. — Пожалуйста, не говори ей. Ты ведь знаешь, как она отреагирует, — говорит она, умоляюще глядя на меня своими большими глазами.
Я разрываюсь. С одной стороны, я должна рассказать Лине, с другой стороны, не хочу, чтобы Клаудия потеряла доверие ко мне.
— Расскажи мне, что случилось, — призываю я ее, и она начинает рассказывать, как споткнулась и упала на твердый пол в классе. Это был всего лишь несчастный случай, и она не хочет, чтобы Лина придавала этому большое значение.
— Ты ведь не лжешь мне, правда? — я прищуриваюсь, а она быстро мотает головой. — Если бы... кто-то сделал это с тобой, ты бы сказала мне, верно? — добавляю я для убедительности, зная, как легко к тебе придираются.
В детстве у меня была своя доля синяков, и ситуация изменилась только в последние несколько лет, когда я просто отказалась играть в игру с хулиганами. Вместо того чтобы показывать им страх, как я делала это в прошлом, я вообще не обращала на них внимания. Мое безразличие, похоже, сработало, поскольку через некоторое время они просто перестали меня беспокоить, не сумев добиться от меня ответа.
В конце концов, эта марка зла питается страхом, стыдом и ненавистью к себе, а у меня были ведра всего этого.
— Ничего не случилось, тетя Сиси, — повторила она. — Я просто споткнулась.
Я еще немного задерживаю на ней взгляд, желая убедиться, что она говорит правду.
— Хорошо, — вздыхаю я, — Ты можешь продолжать играть, но не уходи из моего поля зрения, хорошо?
Она с готовностью соглашается и снова уходит.
Удовлетворённая ее ответами, но все еще немного подозрительная, я прогоняю все мысли из головы и начинаю сосредотачиваться на своем задании.
Вот оно.
Я, спотыкаясь, выхожу из класса, мои ладони почти в крови от урока учителя. Я выполнила задание и изложила на бумаге все свои честные мысли, отказавшись от стандартной интерпретации в пользу своей собственной.
Большая ошибка.
Сестра Матильда, моя учительница, прочитав мое сочинение, закатила скандал и попросила меня сесть перед всем классом, пока она проводила еще один урок. Она взяла деревянную палку и била ею по моим открытым ладоням до тех пор, пока кожа не лопнула, а кровь едва не начала стекать.
Я терпела все это, не показывая слабости. Можно сказать, что, как и Крессида со своей бандой, сестра Матильда ждала, что у меня потекут слезы, подкосятся колени, когда я встану на ноги, чтобы попросить прощения.
Я не дала ей ничего из этого.
Я стояла неподвижно, стоически перенося боль и насмешки, которые бросали в меня одноклассники. Я принимала всю боль без единого звука, просто ожидая, пока сестре Матильде не надоест меня бить.