— Сиси, что случилось? — спрашивает меня Лина, когда мы возвращаемся в нашу комнату.
— Ничего, — я улыбаюсь ей, хотя внутри слишком нетерпелива. Беру книгу и сажусь на кровать, пытаясь отвлечься на некоторое время.
Только через несколько часов, когда мы идем за фруктами, то узнаем о чудесном событии.
У всех старших монахинь, включая мать-настоятельницу, разболелся живот, после чего они быстро закрылись в ванной.
Однако существовала одна проблема: монахиням не хватало ванных комнат, и некоторым из них пришлось облегчаться на природе.
— Боже правый, с ними все в порядке? — спросила Лина сестру, которая передала новости.
— Не все, — качает она головой, ее губы сжаты от беспокойства.
— Но... как это могло случиться? — Лина заикается, выглядя обеспокоенной.
— Действительно, — притворно удивляюсь я. — Как это могло случиться? И все сразу? — я качаю головой, пытаясь подражать их озадаченному выражению лица.
— Мы не знаем. Те немногие, кто не успел добежать до туалета, были убиты горем. Бедные души, — говорит она, прежде чем подозрительно оглядеться вокруг, — они использовали кусты в саду, — заговорщически шепчет она.
И Лина, и я задыхаемся от этой новости.
— Как ужасно, — искренне добавляет Лина. Конечно, ей жаль этих монахинь, хотя они те же самые, которые терроризировали ее раньше.
Поэтому не удивительно, когда мать-настоятельница, справившись с кишечником, просит всех собраться на экстренное совещание.
Я все еще хихикаю внутри, особенно когда вижу всех жертв в одном углу, выглядящих не лучшим образом.
Моя верхняя губа постоянно подергивается, когда мать-настоятельница продолжает говорить об инциденте так, как будто это было святотатство.
— Тот, кто это сделал, будет наказан, — ее голос гремит в комнате. Все молчат, пока она смотрит на нас. Но затем в тишине комнаты раздается рокочущий звук желудка.
Одна из старших монахинь виновато смотрит вверх, а затем выбегает из комнаты, предположительно в поисках туалета.
Я больше не могу сдерживать свой смех, и крошечное хихиканье вырывается из меня. Локоть Лины соприкасается с моим боком, когда она бросает на меня взгляд.
К счастью, его быстро скрывает голос матери-настоятельницы, продолжающей свою речь.
— Мы исследовали лазарет, единственное место, откуда кто-то мог взять слабительное, — продолжает мать-настоятельница, извлекая из своей привычки бутылочку слабительного и держа ее на виду. — В ней отсутствует половина содержимого. Мы знаем, что кто-то из вас сделал это. Если никто не признается в этом, то нам придется заставить сестру Маргарет понести наказание, поскольку таблетки были под ее присмотром, — самодовольно говорит мать настоятельница, и сестра Магдалина бледнеет.
— Но, — начинает сестра Магдалина, но мать-настоятельница не выдерживает.
Подняв руку, чтобы остановить ее, она снова обращается к залу.
— У вас есть пять минут, чтобы раскрыть себя. Если нет, — кивает она на сестру Маргарет, которая тут же смиряется со своей участью.
Черт! Я не думала, что все зайдет так далеко. Конечно, я не могла предположить, что мать-настоятельница возложит вину на сестру Магдалину.
Глаза сестры Магдалины встречаются с моими из другого конца комнаты, и я понимаю, что не могу позволить ей взять на себя вину за то, в чем виновата только я. Кроме того, я могу добавить к своей мести еще кое-что.
Сделав шаг вперед, я выхожу из строя и обращаюсь напрямую к матери-настоятельнице.
— Это сделала я, — признаюсь я. — Я подсыпала слабительное в вино.
Мать-настоятельница смотрит на меня пристально.
— Я должна была знать, что это могла быть только ты, —выплевывает она слова, но я не унимаюсь.
— Но, — начинаю я, обводя взглядом комнату, — почему тогда все остальные в порядке? Все принимали вино для причастия. Почему только у некоторых возникли проблемы? — от моих слов она выглядит так, будто ее ударили.
Люди начинают перешептываться, задавая тот же вопрос, что и я. Почему они были в порядке, а старшие монахини — нет?
— Если вы посмотрите на коробку, то найдете инструкции, как употреблять таблетки, чтобы они подействовали. Да, они были в вине. Но только если бы вы выпили определенное количество вина, слабительное подействовало бы, — говорю я, почти гордясь собой за то, что не дрогнула.
— Сколько вина вы выпили, мать-настоятельница? —спрашиваю я, немного нахально.
— Как... что... ты, — лопочет она, ее глаза выпучиваются.
— Что, это правда. Вы, должно быть, много выпили... интересно, а это тоже грех? Поддаться пороку... — цокаю я.
Ее лицо становится красным, когда мои слова доходят до сознания, и все задыхаются, понимая, что я, возможно, права.