— Бедная Ассизи, она, наверное, замерзла, — комментирует одна из девушек, и все начинают смеяться.
Обойдя стол, она хватает меня за волосы, разрывая мою прическу так, что пряди сыплются вниз.
— Хм, — начинает Крессида, ее глаза сверкают интересом. Мои глаза расширяются, когда она подходит ближе, ее взгляд устремлен на мои волосы.
Пожалуйста, нет...
Хотя я знаю, что никогда не стану красавицей, учитывая, что на моем лице красуется красное родимое пятно, однако мои волосы — единственное, что хоть немного привлекает внимание во мне. Я о них забочусь и слежу за тем, чтобы они всегда были расчесаны и чистыми. И отращиваю их уже много лет.
Когда я смотрю на Крессиду, оценивающую мои волосы, я уже знаю, чего ожидать. И это меня убивает.
— Пожалуйста, что угодно, только не мои волосы, — шепчу я, надеясь воззвать к ее совести. Но когда она роется в алтаре в поисках ножа, я понимаю, что ее нет.
— Они слишком хорошие, — замечает она, — для такой, как ты.
Она обхватывает руками мои волосы и тянет их вниз, пока кожа головы не начинает гореть от боли.
— Не волнуйся, — шепчет она мне на ухо, — я дам тебе то, что ты заслуживаешь.
Крепко держа меня за волосы, она отрезает их с помощью лезвия.
Я пытаюсь бороться с ней, слезы выступают в уголках глаз, и я хочу, чтобы все это было лишь кошмарным сном.
Но это не так. И когда я чувствую, что лезвие все ближе и ближе к моей голове, то понимаю, что битва уже проиграна.
Я все еще лежу, мои глаза пусты, слезы кончились.
Почему? Почему я?
Некому ответить на мои вопросы и тем более исполнить мое самое заветное желание, — чтобы меня оставили в покое.
Мои мучения продолжаются, когда Крессида встает, самодовольно держа в одной руке мои длинные волосы и размахивая ими передо мной.
Я мрачно смотрю на свою самую ценную вещь, которая теперь уже не моя.
И чтобы продолжить демонстрировать неуважение, она бросает их на пол, как будто это мусор.
Всхлипывание застревает у меня в горле, когда я смотрю на свои драгоценные волосы, лежащие на холодном полу, и внезапно понимаю, что смирилась. Что может быть хуже этого?
Что они могут сделать такого, что причинит мне большую боль, чем то, что у меня жестоко вырвали единственную ценную вещь?
Но когда я наблюдаю за Крессидой и ее группой девушек, то понимаю, что, возможно, забегаю вперед.
Сейчас поздний вечер, на улице уже темно, и единственным источником света в церкви являются свечи, расставленные вокруг алтаря и в проходах.
Каждая девушка берет свечу, и они снова окружают меня, шепча в тандеме какую-то молитву.
Я в замешательстве наблюдаю за ними, но вскоре становится ясно, что задумала Крессида.
— Есть один способ убедиться в том, что дьявол вышел из твоего тела, — она улыбается мне, наклоняя одну свечу, пока горячий воск не соприкасается с моей кожей.
Остальные девушки делают то же самое, и капают горячим воском на все мое тело. Каждый раз, когда воск касается моей кожи, я чувствую жжение, пока он не остывает и не затвердевает. Но раз за разом боль становится все более невыносимой.
— Теперь, девочки, — наконец говорит Крессида, поднимая серебряный крест и держа его за цепочку, — давайте убедимся, что ее тело должным образом очищено от зла, —продолжает она, и зло, о котором она так говорит, смотрит мне прямо в лицо.
Голова болит от продолжительных мучений, но, когда я вижу, как все девушки держат свои свечи под крестом, как огонь нагревает металл, я начинаю трясти головой, пытаясь заставить свои конечности двигаться.
Ухмылка Крессиды усиливается, и она двигает маленький крестик вверх по моей груди, пока он не оказывается над сердцем.
— Пожалуйста, не надо, — умоляю я ее, впиваясь в нее глазами. Она только смеется.
Она самодовольно прижимает крест к моей коже, ощущение жжения не похоже на то, что было раньше. Мой рот раскрывается в слабом стоне, глаза слезятся от сильной боли.
Она вдавливает крест в мою кожу, пока тот остывает, навсегда оставляя ужасный рисунок на плоти.
Я дрожу на грани обморока, пока она продолжает вдавливать раскаленный металл, уродуя меня.
Я даже не понимаю, когда она убирает его. Не чувствую, когда расстегиваются путы на моих ногах и запястьях.
Я лежу там, голая, страдающая и одинокая.
Девочки давно ушли, но я едва нахожу в себе силы встать и натянуть одежду на свое ноющее тело. Время словно остановилось. Не знаю, сколько мне потребовалось времени, чтобы прийти в себя, и как я вышла из церкви, направляясь в свою комнату. Я крепко держусь за то, что осталось от моих волос, и прячу их в сумку.
Затем, прихрамывая, возвращаюсь в общежитие.