А в новой редакции - совершенно иной мотив, иная интонация - ликующая, ощущение, что столице Израиля - древнему Иерусалиму изначально подарен сияющий свет над ним. Не в смысле погоды, конечно. Этот свет - Божественный!
В своём предисловии к первой книге СП Д.Самойлов предположил, в связи с её стихами о войне, что "ещё, наверное, не дописана последняя строчка в литературной истории военного поколения". Я думаю, что к поэтам этого поколения СП причислить нельзя. Она рвалась принять участие в той войне:
В следующей строфе она называет себя третьей лишней и объясняет, почему: "Ведь у меня туберкулёз". В этом замечательном стихотворении мотив, связанный с войной, как бы раздваивается: с одной стороны, "идёт поверка: все ли тут?", с другой - СП переживает из-за того, что она в этой группе мужчин - только провожающая.
Потрясает концовка стихотворения:
Тут мне видится отсылка к Д.Самойлову, к его "Сороковым, роковым..." (1961), где "извещенья похоронные,/ и перестуки эшелонные". Но антиномия "эшелоны-поезда" - её, СП, точная находка.
В книге "Ариэль" стихотворение входит в раздел "Когда-то у него была война" (у него - Миши, Михаила Ильича - её мужа). Тут есть и другие превосходные тексты, например, "Фотография:
Если вчитаться в это стихотворение, в его реалии (снегопад, городской сад в больших сугробах) и вслушаться в интонацию ("Нас шестеро. Глаза у нас блестят,/ Мы все в снегу, искрится он и тает. <...> А как свежи от снега наши лица"), поймём, что оно скорее мирное, чем предвоенное. И только концовочные строки напоминают, что войны ещё нет. Но она приближается, и вот она уже здесь.
Они - это "первые мальчики свои". Слава Богу, Миша вернулся с войны. Инвалидом, но вернулся. "И заносит снежок костыли" ("Ещё война").
И, наконец, "Диагноз". Миша уже не военнослужащий, а "домашний".
Помню, кто-то из присутствовавших на одном из вечеров СП, услыхав эту концовку, возмутился вслух. Мол, при чём тут чаёк? - Да ещё, если мне не изменяет память, признав, что внешне рифма "эпопей-попей" хороша, по сути она притянута за уши. На мой же взгляд, она прекрасна во всех отношениях, ибо легко, почти весело снижает пафос предыдущих строк. Можно себе представить, как восторженно она на него смотрела, - ведь всё-таки живой!
СП, по своему мироощущению и в силу спонтанности "прихода" подавляющего большинства её стихотворений - лирик. А лирик, если он настоящий, обладает способностью завораживать читателя. Хорошо, конечно, когда поэт сыплет афоризмами, лучшие из них идут в народ; однако не стеснённая никакими рамками, свободно льющаяся лирическая речь перетекает из души поэта, источника его лирических излияний, в душу читателя и мощно воздействует на неё, душу, - порой даже обжигает. Как сказал другой великий лирик (правда, не о поэте, а о музыканте): "А душа, уж это точно, ежели обожжена,/ справедливей, милосерднее и праведней она". Потом-то, конечно, это проходит, но что остаётся, так это тяга к перечитыванию потрясших стихотворений, к заучиванию их наизусть.
О чём бы СП ни писала: о природе, о жизни, о смерти как её, жизни, неотменимой части, о людях, о стихах - везде это чувствуешь. И вот почему, в одной из своих статей о стихах СП я предложил классификацию лириков (конечно, как всякая классификация, довольно грубую) на виртуозов и "собеседников сердца" (выражение Николая Заболоцкого)). К виртуозам можно отнести раннего Николая Гумилёва с его африканской экзотикой и позднего Андрея Вознесенского с его "изопами". СП - истинный собеседник сердца. Моего - уж точно.