Онемевшая от ужаса вышивальщица с четверть часа стояла с этой гадостью в дрожащих руках, а затем, голося, как плакальщица на похоронах, ринулась на поиски ученицы. Оттаскав ту за волосы и отхлестав по щекам, она грозно вопросила, что за дрянь та хранит у себя в вещах, и где ее взяла. На что бесстыдница, не опуская глаз, заявила, что сие вовсе не дрянь, а гобелен "Леда и лебедь", который ей заказала ее бывшая кормилица, ныне весьма важная дама и жена крупного книготорговца.
Стоит ли рассказывать о последствиях... Упомяну лишь, что непристойная путаница ниток полетела в огонь, а Имельда, глотая слезы и прижимая мокрый лоскут к распухшей щеке, той же ночью ушла от наставницы, вышвырнутая за дверь с одной сменной камизой и шестью катушками ниток на дне холщовой сумки.
Одинокая и всеми отверженная, Имельда быстро покатилась по наклонной. Мать только плакала и крестилась, слыша от доброжелателей, как дочь живет в мансарде, снятой у какой-то старухи, и ради куска хлеба занимается чем-то темным - то ли развратом, то ли торговлей снадобьями от дурных хворей. А может, вовсе на картах гадает или вытравливает незаконно прижитых младенцев из утроб всяких потаскух. Доподлинно известно лишь то, что к ней ходят женщины и мужчины всех возрастов. Бабы нередко покидают мансарду в слезах, а мужчины бормочут что-то, улыбаясь блаженно и успокоенно. Срам, да и только...
Разумеется, власти не дремали. Через два года такой грешной жизни на Имельду поступил донос в городскую управу от одной из женщин, чей муж посещал распутницу особенно часто и был, наконец, уличен супругой.
Девицу арестовали, но, приняв в разумение молодость и полное отсутствие в ее жилище орудий бесстыжего ремесла, в крепость не отправили, заменив заключение на пожизненное послушание в обители кающихся грешниц. Справедливости ради заметим, что Имельда ни разу не возразила судье, безропотно приняв свою участь и, похоже, готовая обратиться к Господу.
В обители уже отужинали, подмели церковный пол после вечерней мессы, совершили полуночную молитву, и монастырь погрузился в глухую тишину.
Только в келье Имельды все еще горела свеча, а на грубом столе лежала толстая тетрадь, сшитая из листов с расписаниями дежурств по кухне, двору и хозяйству, густо исписанных с обратной стороны.
Имельда, уже сбросившая хабит и апостольник, в одном чепце и нательной камизе что-то спешно дописывала на последнем листе.
В дверь постучали, и послушница с пером в руке бросилась открывать.
- Тише, девочки, ради Бога, - прошептала она, пока в келью вереницей входили сестры с табуретами и ведрами в руках.
Здесь у всех были привычные места, и уже через пять минут послушницы споро расселись вокруг стола, а Имельда озорно улыбнулась:
- Как вы от меня на службах нос воротите - умора! Вам бы всем - да в театре лицедействовать.
Сестры захихикали, а рыжая, остроносая Лола подмигнула:
- Зато матушка в жизни не догадается. Ну, давай, Мели, чего там дальше с нашей Лаурой-то было?
Имельда взяла со стола рукопись:
- Вот, только перед вашим приходом и дописала. Совсем мамаша умаяла за сегодня. Ну, слушайте... "Глава восемнадцатая. Опальный рыцарь"...
Переводы
Чарльз Харнесс
Зов черной бездны
Через старинное решетчатое окно сельской гостиницы я устремил взор на унылые просторы одетых снегом торфяников, и моим глазам предстало поместье Черная Пустошь.
Вот оно... мрачное и вместе с тем притягательное, зловещее и вместе с тем интригующее. Руины с единственной уцелевшей башней, что, будто лапа неведомого зверя, резко выделяется своим черным пурпуром на шафрановом фоне туманного западного неба.
- Она призывает меня! - вскричал я.
Так я сказал пьяницам из гостиничного паба, грубым провинциалам, чьи физиономии были такими же остроконечными, как крыши их домов. Ну и отпрянули же они от меня! Один даже выронил кружку с пивом.
Пытаясь остановить, они хватали меня за плечо мясистыми ручищами, рассказывали о тварях, что хозяйничают в этой древней груде развалин, и судьбе, постигшей всех незваных гостей. Так блеяли деревенщины, которым боязно перейти дорогу после черной кошки. Так они квохтали надо мной - Аланом Ферволлом - который возымел намерение перевести Понту!