Размышляя над превратностями их судеб, Блок в одном из писем к Белому доходил до сути конфликтов:
"Мы с вами и письменно и устно объяснялись в любви друг другу, но делали это по-разному - и даже в этом не понимали друг друга".
Белый позднее приходил к грустному заключению:
"Вины не было там, где искал я; вина в том, что трудные переживанья мистерии человеческих отношений свалились совсем неожиданно; невоплотимые без духовной работы ... отношения опрокинулись: в безобразие долгих, гнетущих, кошмарами дышащих дней, даже месяцев; где же мудрые, вещие руководители знаний? Они - опоздали: они не пришли, допустивши надрыв в этой пламенной жизни".
В 1911 году Блок предлагал Белому свое видение их драмы:
"Можно сказать, что человеческого почти и не было между нами; было или нечеловечески несказанное, или не по-людски ужасное, страшное, иногда - уродливое. Теперь все меняется для нас обоих ... Сходились не по-человечески, сходно переживали этот долгий и странный поединок души и духа, сходно окончившийся (частичным) поражением души, должны выйти из ночи - чудесно разные, как подобает человеку".
На том можно было бы поставить точку, но тогда мир бы выглядел безысходным, и конфликты между стихиями повторялись бы из поколения в поколение. Действительно, для поколений прошлого года Феникса значительная часть законов времени и природы стихий оставалась вне поля зрения. Но если нам они уже доступны, сумеем ли мы избежать новых "балаганчиков"? Научится ли мы уважать и принимать особенности других времен и стихий, или будем продолжать конфронтацию со всеми, кто находится по другую сторону рубежей ?
Ответы, предлагаемые в новом году Феникса, приходят из области новой науки, называемой пренатальной психологией. Предтечей этой науки стал Андрей Белый: он одним из первых писателей сделал особое ударение на значимость раннего детства и чувств обоих родителей к будущему ребенку еще до его зачатия. Во времена Белого его идеи казались мистическими и непонятными. Сегодня они постепенно входят в основное русло научных исследований. С такой точки зрения, чтобы не оставаться в роли "марионеток", желательно искать корни "генов" поведения наших героев в их раннем детстве и в истории семейств их родителей. Андрей Белый сумел вызвать сочувствие многих читателей, описав трагизм своего детства в автобиографических повестях Котик Летаев и Петербург. В отличие от Белого, детство Блока все еще завуалировано привычной для его семьи "белой ложью". В реальности оно было вовсе не безоблачным, как его пыталась представить семья поэта. Рассказ о том, как Блок с рождения рос "унылым" ребенком, страдающим от частых нервных расстройств матери и лишенным контактов с отцом, еще когда-нибудь будет написан. Здесь я ограничусь лишь моментом "прозрения" мамы Блока, когда в 1920 году она вдруг поняла новую истину о сыне и о роли родителей:
"Новое открытие: дело не в том, чтобы он меня любил, а чтобы я - мама - его любила!"
С этого момента она пыталась исправить все, что на протяжении долгих лет делала не так. Говоря о в письме к М.П. Ивановой о переменах, мать Блока поясняла:
"Это смирение не для улучшения отношений, а только во избежание вечного крика и ссор в доме, ради покоя тех, кого мы с Вами любим! Вы напрасно думаете, что мое 'смирение' помогает. Люба ненавидит и презирает меня яро, но я молчу и не даю ей повода к сценам. ... Я думаю, я чувствую, что мне это все - наказание за все обиды, которые терпели от меня близкие".
В письме 2 ноября 1920 года к своей сестре Марии Бекетовой она была более четкой:
"Хвалить нас не за что. Тяжелые мы все трое и все обидчики. Да и мало ли, чего дурного и темного в нас троих. Ты издали идеализируешь нас, а вот пожила бы с нами - не поздоровилось бы".
Последний год жизни Блока, отравленный постоянными ссорами между его женой и матерью, показал, что одних добрый намерений матери не хватало, чтобы исправить ситуацию, складывавшуюся на протяжении долгих лет. Все, что могла сказать мать после смерти Блока, было: "Я безмерно и непоправимо виновата перед Сашей".
После смерти Блока, Любовь Дмитриевна в своих воспоминаниях тоже глубоко сожалела о своих прежних ошибках:
"... я впервые вижу, как напрасно я смирила и умалила свою мысль перед миром идей Блока, перед его методами и его подходом к жизни. Иначе быть не могло, конечно! В огне его духа, осветившего мне все с такою несоизмеримой со мною силой, я потеряла самоуправление. Я верила в Блока и не верила в себя, потеряла себя. Это было малодушие, теперь я вижу. Теперь, когда я что-нибудь нахожу в своей душе, в своем уме, что мне нравится самой, я прежде всего горестно восклицаю: 'Зачем не могу я отдать это Саше! '"