- Да...
- Я спросил...
- Я слышала... Я думаю... Я не знаю.
- Вы знаете, - мягко сказал Розенфельд. Он сам не предполагал, что может говорить таким мягким, чуть ли не упрашивающим тоном.
Помолчав, она сказала:
- Хорошо. Я у себя.
Розенфельд хотел сказать: "Буду минут через десять", но произнес совсем другое, чего говорить не собирался:
- Все хорошо, мисс Бохен. Все будет хорошо.
Розенфельд терпеть не мог банальностей. Может, это произнес не он?
Пройти к отелю можно было по прямой аллее, там и указатель стоял, но Розенфельд пошел в обход, мимо домика Эйнштейна, мимо физического факультета, мимо студенческой студии, мимо странных сооружений, похожих на органные трубы, мимо методистской церкви, заросшей плющом. Он не думал о том, что скажет, не думал о том, о чем промолчит.
В голове, как назойливая муха, вертелась мелодия песенки, которую напевала ему в детстве бабушка, когда брала его на руки, а он - ему тогда и двух лет не было - обнимал ее за шею, ему было хорошо, он засыпал и во сне видел такое, чего никогда не сможет увидеть взрослый.
Он подумал, что давно забыл эту мелодию, очень смутно помнил бабушку, умершую через год, он вообще не помнил себя в двухлетнем возрасте. Первое его отчетливое воспоминание: ему пять или шесть лет, он выбегает на дорогу, чтобы поймать унесенный ветром воздушный шарик, а навстречу мчится зубастый, клыкастый, рычащий и звенящий монстр, готовый его проглотить и прожевать.
Соседский взрослый мальчик на новеньком мотоцикле, подаренном к семнадцатилетию.
Странная штука - память, подумал Розенфельд.
Мелодия была из старого анимационного фильма "Белоснежка и семь гномов", которого он не видел, это был фильм детства бабушки, там, в вовсе не его прошлом, фильм и остался.
Он постучал в дверь, мисс Бохен открыла, посторонилась, он вошел и пропел мелодию вслух, почти не исказив, и даже слова вспомнил, хотя слова были не от той мелодии и не из того фильма. Это и не слова были, а звуки, которые возникли не в этом мире, не у него, но, тем не менее, предназначались единственному существу, которое могло их понять.
Дженнифер подняла на него сначала удивленный, потом понимающий взгляд и молча кивнула. Глаза у нее были не синие, а почти черные. Наверно, ультрафиолетовые.
- Можно, - тихо произнес Розенфельд слова, которые он говорить не собирался, - я посижу рядом с вами? Здесь и сейчас.
Он чувствовал себя ребенком, у которого нет нужного запаса слов, чтобы рассказать сон. Он мог сон пропеть, но уже забыл мелодию.
Она провела его к окну, где стояло отодвинутое от стола кресло, кивнула - садитесь, а сама осталась стоять, прислонившись к стеклу, подставив солнцу спину, и стала тенью, от которой расходились теплые невидимые лучи. Розенфельд тоже не стал садиться, так они и стояли друг против друга какое-то время, минуту или час, а может, вечность, пока Розенфельд не пришел, наконец, в себя, будто выплыл из глубины океана и глотнул воздух - странный сухой горячий воздух пустыни над уходившей до горизонта водной поверхностью.
Гораздо позже, пересказывая этот эпизод старшему инспектору Сильвербергу, Розенфельд так и не смог описать собственные ощущения и, главное, логику своих поступков. Ограничился тремя словами: "пришел, увидел, поговорил".
Venit, vidit, locutus est.
- Мне приснился сон... Я его не запомнил, даже эмоции, которые он вызвал, испарились, стоило мне открыть глаза. Но я понимал, что вы вчера сказали мне все, что нужно было для решения. Если правильно в нужном порядке сложить ваши слова...
- Я сказала...
- Пожалуйста, Дженнифер... Можно я буду вас так называть, мисс Бохен?
- Конечно. Это мое имя. Но что...
- От рождения?
Она помолчала.
- Нет. Вообще-то я Ева. Точнее - Хава, это...
- Еврейское имя. Дженнифер вас называл брат?
- Отец. Джерри сократил до Дженни, Джейн.
- Можно, я скажу, Хава? Джейн... Я часто перебивал людей, у меня не хватало терпения выслушивать до конца, мне казалось, что я понимаю то, что они только собирались сказать, и я не хотел терять времени. А сейчас...
- Время неважно?
- Очень важно. Вечером мне придется уехать, мой короткий отпуск закончится, и я должен успеть.
- Успеть - что?
Синие глаза. Синий луч взгляда. Затягивает. Глубина. Не выплыть.
- Понять. Сказать. Обвинить. Простить.
- Обвинить?
- Можно я объясню, а вы не будете меня перебивать, даже если вам покажется, что уже поняли и дальше слушать не нужно?
- Хорошо, но...
- Да?
- Да.
Это ведь началось давно. Увлечение математикой, я имею в виду. В десять он написал первую математическую работу, я видел ее на сайте конкурсных работ для учащихся начальных школ, не сейчас, лет пять назад, когда проводил экспертизу по делу педофила Брандербауэра, и мне надо было показать суду, с помощью каких средств он влиял на неокрепшие детские умы. С помощью математики, представьте! Я тогда обратил внимание на Джеремию Бохена. Очень оригинальное решение. Математика без математики - высший пилотаж. Не решение, а фантазия о решении. И точный ответ. Обратил внимание на имя и забыл, конечно. А красоту запомнил. Эмоции помнишь долго, даже если забываешь о том, что помнишь.