- Создав струны из математических структур, доктор Бохен пожертвовал собой. С его смертью мир изменился безвозвратно. Изменились все. Изменилась память. Вы помните, что это было, но не помните - что именно. Вы помните текст письма Бохена, но не помните, какой именно текст вы помните. Вы помните, что эксперимент возможно было провести только один раз, и только один раз наблюдать результат.
Ставракос залпом допил кофе, поставил чашечку на блюдце - в самый центр, - и согласно кивнул. Он не собирался юлить, лгать, он говорил правду вчера и сегодня.
- Математических структур бесконечное множество, - сказал он, - и повторение попросту невозможно. Вероятность этого тождественно равна нулю.
- Да, - сказал Розенфельд, содрогнувшись. Мысленно - конечно, только мысленно. Он сидел в кресле в расслабленной позе, держал в руке блюдце с чашкой, ровно держал, чтобы чашка не упала и кофе не облило куртку, которую он не снял, хотя в кабинете было не просто жарко, а очень жарко. Или ему казалось? Он подумал, что на самом деле складывал пазл логически, как поступал всегда, раздумывая над экспертным заключением. Дважды пазл казался ему сложенным, дважды он ошибся, но те два сложенных и рассыпанных пазла не вносили внутреннего дискомфорта, а этот, реальный... Розенфельд не мог понять себя. Он боялся? Да, чувство страха определенно было, хотя глупо бояться сейчас, когда все, что могло произойти, произошло, и нет никакой возможности поправить. Даже до понимания причины произошедшего наука - он теперь думал о науке как о чем-то отвлеченном от его личного участия - доберется еще не скоро. Доберется конечно, уже подбирается, в будущем году НАСА вместе с европейцами запустит новый орбитальный телескоп, втрое больше по светосиле, чем даже "Уэбб", чудо современной техники. И тогда...
И что тогда?
- Маленький шаг человека, - неожиданно процитировал Ставракос, - и огромный шаг всего человечества.
Он произнес известную фразу так, будто повторял ее много раз, она навязла и опростилась, он вынужден был повторять ее для себя, а сейчас повторил для Розенфельда, давая понять, что шаг сделан, действие произведено, изменить ничего нельзя, и хватит об этом.
Розенфельд хотел полной ясности.
- Сердце доктора Бохена не выдержало усилия? Он... надорвался?
Брови Ставракоса поползли вверх.
- Усилия? - удивленно переспросил он. - Не требовалось никакого усилия - физического, я имею в виду.
- Мысленного, - уточнил Розенфельд. - Только выбор и воля.
Он представил, о чем думал в тот момент доктор Бохен, как он волновался, когда делал выбор, совершал маленький, попросту микроскопический шаг, как билось его сердце, как он был напряжен, хотя - да, то, что он собирался сделать, физического усилия не требовало. И сделал. Провел эксперимент. Эксперимент, который в этой вселенной можно было провести один-единственный раз. И никогда больше. Потому что...
- Яйцо можно разбить только раз, - сказал он. - И это очень легко.
- Легко... - пробормотал Ставракос. - Гораздо труднее, чем сотворить Вселенную.
Ну вот, с удовлетворением подумал Розенфельд. Слово сказано.
- Можно мне еще раз взглянуть? - Розенфельд показал взглядом.
Ставракос взглядом показал согласие.
На листке бумаги было написано: "Не нужно усилий. Только понимание и воля".
Да, понимать - обязательно.
- Могу я сфотографировать? - спросил Розенфельд.
Ставракос пожал плечами.
Розенфельд сделал фотографию - пять раз, под разными углами.
- Нужно обладать немалой... - он помедлил, нет, "немалой" - не то слово, - бесконечно большой силой воли, чтобы принять такое решение.
- Бесконечно большой? - с сомнением переспросил Ставракос. - Хотел бы я посмотреть на ученого, который не мечтал бы проверить правильность своих выводов.
Розенфельд молча смотрел на профессора. Тот спокойно сидел в кресле, но пальцы постукивали по столешнице.
Да. Нет. Нет. Нет. Нет.
Но все-таки да - обсуждали.
Розенфельд поднялся.
- Я здесь в отпуске, - сообщил он в пустоту. Ставракос не пошевелился.
Розенфельд вышел и тихо прикрыл за собой дверь.
Когда он вошел в холл отеля, мисс Бохен сидела в кресле у журнального столика, на полу лежал небольшой темно-зеленый чемодан, в руке - пластиковый стаканчик. Уже пустой. Розенфельд подошел и сел напротив.
- Кофе здесь плохой, - сказала мисс Бохен, - из автомата. Вон там, - показала она взглядом.