Собственно, история Сигулды ничем особенным не отличается от преданий. За две-три тысячи лет до нашей эры здесь жили финно-угорские племена. До конца двенадцатого века Сигулдой владели ливы, чьими потомками почему-то хотели называться многие латыши. Затем ее отвоевали немецкие рыцари-крестоносцы. В 1562 году, во время Ливонской войны, город перешел в руки поляков. Потом его отбили шведы. Потом... потом... потом... Северная война. Первая мировая война. Гражданская война. И лишь в двадцатых годах, когда в Латвии впервые была провозглашена независимость, жители Сигулды вырвались из-под опеки чужеземных властителей. Но всего на двадцать лет. Потом договор Риббентроп-Молотов. Вторая мировая война. Неизвестно какая по счету оккупация. И опять, с потерей независимости, тайно жди космических кораблей с голубой звезды Сириус, на которую, как говорили мне местные знатоки астрономии и уфологии, были сориентированы египетские пирамиды.
Так это или не так. Но с появлением летающих тарелок над Сигулдой, они стали собирать чемоданы. Что стало с ними и их чемоданами впоследствии мне неведомо. Поговаривали, что одних определили в психушки, других отправили в места не столь отдаленные. Во всяком случае, при последующих наездах в Сигулду я не сталкивался ни с кем из тех, кто делился со мной тайнами своего происхождения и стремился побывать в космосе "за красивые глазки". Я не оговорился, сказав - "за красивые глазки". Дело в том, что как доказывал мне Рихард Упит, бывший экскурсовод по латвийской Швейцарии, у потомков космических пришельцев глазной хрусталик с секретом. Каким - хрен его знает! Но космические отцы, если заглянут при помощи какого-то хитрого микроскопа им в "красивые глазки", мигом отличат своего внука-правнука от любого другого охотника прокатиться по Млечному пути "зайцем". Халявшиков, получается, и они не жалуют.
Мне Рихард Упит самолично выделил участочек на обрывистом берегу Гауи для установки палатки.
- Здесь место для костерчика, - показал мыском закрытой сандалии на округлую черную плешь земли, расположенную в центре лужайки со скошенной травой. -Здесь место для бивака. Костер запалите, не забудьте его потушить. Пить будете, пустые бутылки в Гаую не кидать.
- Выпить можно и сейчас, - предложил я.
- А что у вас?
- "Сухарик".
- На службе не пью. Мне и других ребят надо устроить. Слышишь, уже поют, а палатку еще не поставили, - сказал Рихард.
- Водку пьют, оттого и распелись.
- Согласен. Водка - песенная продукция. Вот их мне и надо устроить.
- Бывай!
Мы раскинули палатку, разложили костерчик, открыли бутылочку. У нас было в наличии все: и выпить, и закусить, и хорошее настроение. И поговорить было о чем - без "лишних" ушей. Представляю компанию: брат мой Боря, его Тамара, я и моя Галка Волошина, сокурсница и подруга Бориной жены.
Ближе к ночи, когда стало смеркаться, мы залезли в спальные мешки: по двое в один, соблюдая туристический принцип: пусть в тесноте, зато в тепле. Боря с Тамарой. Я, понятно, с Галкой. И сделали вид, что заснули, прислушиваясь к равномерному дыханию соседей, чтобы определить, когда они отключатся от нашей действительности. Тот, кто был молод и регулярно выезжал на выходные с палаткой за пределы коммунальных квартир, прекрасно поймет, почему мне и Галке не спалось. Не спалось, и все тут!
- Извини, - пробормотал я, вылезая из мешка. - Я на минутку.
Реакция на сухое вино - известная. Я выбрался из палатки, и первое, что бросилось в глаза: это раскаленные угли, ярко попыхивающие искрами. "Придется на обратном пути водой их залить, а то еще ветерком разнесет - и пожар, - подумал я и вышел на отвесный берег. Подо мной, на глубине чуть ли не в десять метров, светилась капризная Гауя, любящая завлекать неосторожных пловцов в омуты и водовороты. Но сверху она выглядела совершенно не опасной. И вдруг ее покрыто волнистой тенью. Я поднял глаза вверх, и увидел прямо перед собой, метрах в ста, летающую тарелку, попыхивающую изнутри жемчужным огнем, с иллюминаторами перламутрового свечения. Такое яркое, что я зажмурился. На секунду, как мне показалось, не более. А потом, когда вновь устремился к небу, тарелки и след простыл. А вот там, где она была, небо посветлело, да и везде вокруг. Я обернулся к палатке, вспомнив, что так и не загасил искрящие угли. К моему недоумению, костер прогорел вовсе, угли превратились в серый порошок, будто и для них, как и для неба, время переключило коробку скоростей, и в те две-три минуты, необходимые мне для освобождения мочевого пузыря от излишков сухого вина, вместило несколько часов.