На сей раз мы собрались в моей конторе, здесь наш относительный покой и возможность не отвлекаться на другие дела были под защитой Ари. А на него мы вполне могли положиться.
- Давайте уточним условия задачи, - предложила я.
Но и комиссар, и Дэвид промолчали. Всем своим видом они демонстрировали, что ждут продолжения моего монолога. Мне ничего не оставалось, и я продолжила свои рассуждения.
- Скорее всего, Саймона Ковальски убил человек, о котором он узнал что-то такое, что могло разрушить жизнь или счастье этого человека, что-то настолько компрометирующее, что стань оно известным даже ограниченному кругу людей, и жизнь потеряла бы смысл. Я, разумеется, утрирую, ведь мы уже знаем, что букмекер не прибегал никогда к прямому шантажу.
- Мы просто не знаем таких случаев, - возразил мне Дэвид, - но это не значит, что их не было.
- И все же, опираясь на свой опыт, я бы предположил, что Мэриэл права, - заметил Катлер, - Ковальски знал, что настоящий шантаж - опасное занятие, опасное вдвойне: и со стороны шантажируемого существует всегда угроза, и со стороны закона могут возникнуть серьезные неприятности.
- Именно так, - продолжила я свои рассуждения, - это не шантаж.Скорее всего, это можно определить как психологическое давление.
- Но вряд ли это давление осуществлялось при помощи каких-то материальных воздействий, в виде писем, например. Значит, в первую очередь, стоит обратить внимание на тех, с кем Ковальски постоянно или хотя бы довольно часто общался.
- А не показать ли официанту фото Селинга? - неожиданно предложил Дэвид.
- Думаю, это стоит сделать в первую очередь, - поддержал идею комиссар.
- А есть ли у нас такое фото? - спросил Дэвид.
- Селинг - человек публичный, - заметила я, - не думаю, что с этим возникнет проблема.
- Что ж, начнем с Селинга, а там посмотрим, - подвел итог короткому совещанию Эрик.
Но искать другого подозреваемого нам не пришлось. Хотя человек, доставивший еду из ресторана, не был абсолютно уверен, что на фото именно тот, кто взял у него коробку с заказом, на пороге дома Ковальски, но, когда Робина Селинга пригласили на официальное опознание, он сломался. И мы услышали его невеселую историю. Я постараюсь ее воспроизвести достаточно точно, но не нарушая слова, которое мы дали в обмен на это признание.
Почти четверть века назад Робин еще играл и участвовал в турнирах. Однажды, он тогда очень нуждался в деньгах, а материальное положение снукириста часто зависит от его успехов у биллиардного стола, ему предложили участие в договорном матче. Деньги ему действительно были жизненно необходимы, а достать нужную сумму было негде, так бывает иногда. Он все равно проиграл бы этот матч, а тут ему предложили очень много денег всего лишь за то, что он оформит проигрыш с определенным счетом, и он пошел на эту сделку. Тогда оказалось все просто и гладко. Никто ничего не заподозрил. Но Селинг чувствовал себя преступником, он мучился, ему снились кошмары. И он не придумал ничего лучшего, чем рассказать о своем проступке другу. И этим другом был Саймон Ковальски. Робин не представлял, чем это может для него обернуться. Нет, Саймон не выдал его, он мастерски находил поводы, чтобы напомнить о том, что он владеет тайной, способной разрушить всю жизнь семьи Селинга, тем самым он с каждым годом наращивал страдания доверившегося ему друга. Теперь Робина мучили не только угрызения совести, но еще и страх быть опозоренным перед обществом, перед друзьями, перед близкими. Селинг понимал, что любой намек Ковальски мог обрушить его жизнь. Скорее всего, он преувеличивал опасность, ведь Саймону было важно владеть тайной, а, если тайны не будет, то и владеть будет нечем. Но страх не ведает логики. Селинг не мог даже утешиться мыслями о самоубийстве, ведь в этом случае позор падет на его близких, а это еще страшнее было осознавать. И он терпел, пока мог. А потом незаметно его стала посещать мысль, что единственным хранителем его тайныявляется Ковальски, который и сам ему об этом часто напоминал.
И вот созрел план. Затем подвернулся случай. И на сей раз все тоже прошло гладко. Но теперь он не чувствовал угрызений совести. Он вздохнул свободно.
Я должна предупредить читателя, что в моей повести нет настоящих имен, поэтому не стоит примерять описанную ситуацию ни на одного судью, когда-либо судившего снукерные матчи. Да и случаи такие больше не повторялись, насколько мне известно. И да, я сочувствую именно Селингу. Я считаю, что доводить человека до состояния, когда он готов совершить убийство, не менее страшно, чем совершить само убийство.