А Лена стояла к нему спиной и на кого-то упорно смотрела. Потом в памяти он пересматривал этот "снимок"... но нет, лица вышли слишком расплывчато. ТОГО САМОГО лица он не запомнил. Помнил, что был кто-то с черными усами щеточкой, но вряд ли это был Он. Впоследствии по Ленкиным рассказам вырисовался образ какого-то суперславянина, этакого горячего русского парня - ну откуда тут взяться черным усам?
И вдруг его охватило безумное чувство тревоги, безумное желание схватить Лену в охапку и бежать, бежать подальше от судьбы, от той бурлящей магмы, что в душе неофита или неофитки ждет своего часа под тонюсенькой коросточкой недавно усвоенной веры. Бежать и молить, молить Б-га, чтобы Он спас и его, и Лену от них самих. Словно ощутив его порыв, Лена вздрогнула и, резко свернув налево, направилась к выходу со стеклянными раздвижными дверьми, а он с Лией Ильиничной - за ней. И - внезапное облегчение: ну вот, все и прошло. Все и...
Выйдя на площадку перед аэропортом, над которой фонари уже разгоняли, правда, не очень успешно, сгущающийся сумрак, Лена вдруг остановилась, положила пакет и сумку у Гришиных ног, а сверток у ног Лии Ильиничны и объявила:
- Поезжайте сами, я приеду попозже.
Затем, резко развернулась и бросилась назад, в здание аэропорта.
Потоптавшись на месте, Гриша принялся искать скамейку, чтобы усадить на нее Лию Ильиничну, разумеется, не нашел, зато чуть не оказался растерзан таксистами и сочувствующими, каждый из которых предъявлял на них с Леей Ильиничной права, как на именно его законных пассажиров. Послав их всех подальше, он оседлал отбившегося от стаи частника, посадил в машину Лею Ильиничну, загрузил в багажник все ее сокровища. Вид у сокровищ был такой, что частник на них вряд ли позарился бы, да и сомнительно, что он вдруг возжелал бы изнасиловать старушку, так что можно было их вдвоем безнаказанно оставить, что он и сделал, с криком "Я через пять минут буду!" бросившись в здание аэропорта искать Лену.
- Понос, - сочувственно произнес частник, глядя ему вслед. Лия Ильинична, слава Б-гу, смолчала, сообразила, что не стоит распространяться, мол, никакой не понос, а это от него, дурака, невестушка сбежала.
Лену он, конечно, нигде не нашел, вернулся мрачный и всю дорогу курил, зато, когда они пересекли порог квартиры, как тут же раздался звонок. Он бросился к телефону, и, конечно же, это была Лена. Но она сказала, что потом с ним поговорит, а сейчас пусть он позовет маму.
По мере того, как Лия Ильинична разговаривала со своей дочерью, лица ее меняло свой цвет, как осьминоги в стихах Успенского или Парамонова в песне Галича. Естественно, она пыталась увещевать свою дочь, правда, без особой надежды, поскольку знала ее характер и понимала, что, если та решилась на чрезвычайное, то уже никуда не свернет. Повесив трубку, несостоявшаяся теща устало прошла в кухню, налила себе чай, села. Гриша проследовал за ней. Встретив вопрос в его взгляде, она пожала плечами и тихо сказала:
- Поезжай домой, Гриша, и забудь о Лене. Думаю, через несколько минут она станет не твоей.
Гриша не стал спрашивать, откуда Лена звонила, понимая, что Лия Ильинична или сама этого не знает, или считает, что вмешиваться бесполезно. Поскольку она, обожая Гришу, была особой весьма энергичной, было ясно - если уж Лия Ильинична решила, что бесполезно, значит, действительно бесполезно.
Раздался звонок. Лея Ильинична бросилась открывать - а вдруг?!
Нет, это соседка привела Женьку. Увидев дядю Гришу, Женька без лишних слов подскочил к нему и вскарабкался на колени. Гриша закусил губу.
Домой он шел пешком - от "Аэропорта" к "Речному" - шел часа два или чуть поболее. Где-то за "Соколом", глядя на желто-оранжевые фонари, на сталинские, а потом уже хрущевские постройки, всасывающие их лучи, пробормотал:
"Встали здания цвета пакли
И поникших деревьев ряд
Декорациями к спектаклю,
Что давно провалился и снят".
Как человек, редактирующий собственную смерть, откуда-то со стороны он отметил, что странным образом попавшее в строку слово "давно" запросто удовлетворило бы любого читателя, но он, автор, сам чувствует в нем нечестность - с какой стати "давно", если только три часа как. Пройдя "Речной Вокзал" двинулся было дальше по Ленинградке - жил он у самого канала - но не дошел до дому. У магазина "Ленинград" развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел обратно к "Аэропорту". Изобилия появившихся через пару лет ларьков, где среди ночи можно было купить водки, тогда в Москве еще не было. Их функции выполняли таксисты, услугами одного из которых на стоянке у "Водного стадиона" он не замедлил воспользоваться. Надо сказать, что, несмотря на то, что годы были довольно зыбкие, Гриша проявлял изрядную смелость, дефилируя по Москве в кипе, циците и израильского производства майке с бело-голубым флагом и надписью по-русски "Поедем домой!" Особенно ночью.