Говорят, были те, кто мог терпеть и не предать. Ложь! Им просто везло – они теряли сознание раньше, чем наступал предел боли. А потом была передышка, пока палачи плескали водой в лицо. Небольшая передышка, но ее хватало, чтобы найти в себе еще нетронутый клочок собственного достоинства, собственного «я», и плюнуть в лицо пытающим не тайну, а кровавый сгусток слюны. И вновь потерять сознание.
Так что умирать с болью плохо. Другое дело – умирать без боли. Не сразу даже и понимаешь, что это уже все, что ты идешь к последнему порогу, что процесс умирания, который преследует нас от самого рождения, внезапно ускорился, помчался с гоночной стремительностью, и вот-вот придет к своему логическому завершению.
Ты понимаешь это, внезапно заметив озабоченные лица врачей. Медсестер, которые улыбаются уже не равнодушно-профессионально, но лживо-резиново. Санитарок, излишне заботливых и терпеливых к тебе. Ты задаешь вопросы, но ответа нет, и начинается прислушивание к себе. Все чувства разом обостряются, и ты – впервые, может, за долгие годы – слышишь себя. И вот тогда приходит понимание…
А равнодушный лунный свет заливает бокс отделения реанимации, и он так ярок, что хочется закрыть глаза. Но этот свет – обман, потому что вокруг – сплошная тьма, и ты чувствуешь, как она поглощает тебя. Постепенно. Небольшими частями. Но жизнь вытекает из тебя, как вода из прохудившегося крана. В какой-то момент ты пытаешься остановить это вытекание и тогда двигаешься. Шевелишь пальцем, все равно каким, лишь бы шевельнулся. И если удалось – ура! – жизнь еще не до конца покинула тебя, и лунный свет игриво подмигивает от оконных жалюзи.
Удивительно, но когда наступает день, и солнце заглядывает в окна, то и у него странный лунный оттенок. Наверное, это оттенок смерти – нежный серебристый перламутр, льющийся с небес, уговаривающий, утешающий, успокаивающий.
Санитарка подходит к окну, шуршит шнурами – закрывает жалюзи.
– Не надо… – пытаешься докричаться, но получается лишь полувнятное шипение: мешает кислородная маска, закрывающая лицо, как собачий намордник. – Не надо, пусть свет…
Санитарка все же что-то слышит, оглядывается и улыбается ободряюще. Оставляет небольшую полоску перламутра, перебивающего ламповый свет. Лампы, кстати, тоже отливают луной, чего вообще-то не может быть, но вот ведь – есть.
– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое… – шипишь под маской полузабытые слова, и становится легче. Розовый мерзкий пузырь жевательной резинки, окутывающий почти весь мир, немного опадает. – …Да придет Царствие Твое…
Вообще-то в больницах не любят оригиналов. Больной, по устоявшемуся мнению, всего персонала, должен молча, беспрекословно выполнять все указания, принимать все лекарства и никогда, ни под каким видом не высказывать и не проявлять своего неудовольствия не только лечебным процессом, но даже и самой болезнью. Но в отделении реанимации все иначе. Там вообще все иначе, все перевернуто с ног на голову.
В отделении реанимации любят оригиналов. Медсестры и санитарки ими гордятся, как своей личной победой. Хвастают друг перед другом.
– У нас вот уже неделю дедок под аппаратом лежит, сам дышать не может. Но в сознании. Так, когда кормим через трубку, еще и ругается. Да как! Я таких слов от алкашей около пивняка не слыхала, хоть записывай!
– Так не кормите, раз ругается, – советует проходящая мимо медсестра из урологического отделения.
– Да ты что?! – возмущаются девушки из реанимации. – У него, можно сказать, единственная радость – обматерить кого-нибудь. Ну так и пусть. От меня лично кусок не отвалится и корона не упадет!
Урологическая дама пожимает плечами. Ей этого не понять. Она работает в обычном отделении, где смерть – чрезвычайное происшествие. А тут реанимация, тут смерть дышит не в затылок, а прямо в лицо, скалится ехидно. Тут другие правила.
– А у нас бабка лежит, так тащит все, до чего дотянуться может. Утром перестилали ей постель, так из-под простыни достали хлебные корки, часы и амбарный замок. Откуда только она его взяла? Часы понятно, часы она с зонда притащила, вчера возили глотать. Но замок? Стали забирать – она в крик. И кричит прямо как здоровая!
– Ну, значит, скоро отправится в обычную палату, – заключают остальные. – Если зонд проглотить смогла, да еще замок где-то уперла, то на поправку пошла бабка.
– Похоже на то! – восхищается бабкина медсестра. – А мы сразу думали, что не выкарабкается. Ей же за восемьдесят! Другие, моложе гораздо, сами знаете… А она, вон, как огурчик! И голосище!