– Конечно. – Профессор сделал вид, что не заметил обиды. – Вы любите до всего докапываться сами. Это хорошее качество, когда приводит к правильному результату, но в девяти случаях из десяти, когда думаешь сам и не консультируешься с коллегами, результат получается отрицательный. Сужу по собственному опыту – если не обсудишь новую идею, скажем, с Джонсоном, Янгом или с той же Фирман, потом оказывается, что упустил вроде бы мелочь в рассуждениях, а она качественно влияет на результат. Поэтому мне и кажется странным, что вы, судя, опять же, по моему опыту, являете собой приятное исключение. Впрочем, статистика невелика, и все может обернуться выполнением закономерности.
– Угу, – Розенфельд продолжал обижаться. – Вы считаете, что следующую экспертизу я непременно завалю?
– С чего бы? – удивился Литроу. – Я говорю о статистическом характере физических законов. Орел может выпасть и сто раз подряд, хотя вероятность всегда равна половине.
– Вы не хотите, чтобы я рассказал, к какому пришел выводу? – улыбнувшись, осведомился Розенфельд.
– Почему вы так думаете? – насупился профессор.
– Потому, – объяснил Розенфельд, – что вы окажетесь в неловком положении. Вы-то все знали, но не дали мне никаких намеков.
Возражать профессор не стал. Положенные контрольные слова были сказаны, пора переходить к делу.
– Статья Энтони Тиллоя из Института Макса Планка. Два года назад, – сказал Розенфельд.
– А название? – Розенфельду показалось, Литроу хихикнул, будто надеялся, что эксперт не до конца выучил пароль и можно будет обойтись без отзыва.
– «Модель Жирарди – Римини – Вебера с массивными вспышками{1}», – произнес Розенфельд медленно, наблюдая, как менялось выражение лица профессора. Когда Розенфельд произнес последнее слово, Литроу выглядел человеком, много часов трудившимся на тяжелой физической работе. Даже странно, как могут взгляд, опущенные углы рта, пара морщин на лбу, расслабленность осанки радикально изменить человека.
– Пойдемте, – сказал Литроу, взял Розенфельда под руку и повел по коридору. Розенфельд решил, что – в свой кабинет, но профессор открыл первую попавшуюся дверь, это была семнадцатая аудитория, одна из самых больших, амфитеатр на двести мест. Никого здесь сейчас не было, пустота, как показалось Розенфельду, рассматривала их множеством невидимых глаз и собиралась слушать множеством ушей, чтобы потом рассказать об их разговоре каждому, кто, как он сейчас, сможет увидеть присутствие того, что индусы называют скрытой истиной.
Литроу присел на край скамьи, взглядом предложил Розенфельду сесть рядом. Сели. Теперь Розенфельд не мог смотреть профессору в глаза, оба рассматривали белую доску, на которой после лекции остались полустертые формулы каких-то сложных молекул.
– Она его очень любила, – прервал тишину профессор фразой, которую Розенфельд не ждал. Первые слова, по его мнению, должны были быть другими, но Литроу выбрал свою линию разговора.
– Я знаю, – сказал Розенфельд.
Он был уверен, что Литроу кивнул, хотя и не мог этого видеть.
– Если вы знаете и это, значит, действительно знаете все. Я поражен.
– Я тоже, – буркнул Розенфельд. – Как вы могли это допустить?
– Это? – Профессор выделил слово интонацией, в которой было слишком много разнообразных эмоций, чтобы Розенфельд смог выделить каждую. Горечь он распознал, немного удивления, но было что-то еще, оставшееся вне возможностей его эмпатии.
Отвечать он не стал – вопрос, хотя и был задан в расчете на объяснение, был по сути риторическим.
– Я их познакомил, – сообщил Литроу. – Магда была моей аспиранткой, потом делала постдокторат, а Любомир приехал из Детройта – собирался работать по квантовой теории вакуума. Удивительно. Тогда я впервые в жизни увидел, как это происходит.
– Это? – теперь не удержался от риторического вопроса Розенфельд. Профессор мог не отвечать, оба понимали, о чем шла речь, но Литроу все-таки поставил точки над i.
– Любовь с первого взгляда. Это… как глаз тайфуна. Стоишь в центре и видишь, как все в природе меняется, хаос превращается в циклическое движение, возникшее из ничего, как Вселенная из квантовой флуктуации. Трудно описать словами.
– Я понимаю, – пробормотал Розенфельд. Он действительно понимал, хотя никогда не видел, чтобы чья-то любовь зарождалась у него на глазах, и сам никогда не испытывал подобных чувств, меняющих личность, сознание и мир вокруг.
Профессор хмыкнул, или Розенфельду это только показалось?
– Мы рассуждали о физике, конечно. Я предложил им общую тему. Статья Тиллоя только что появилась в «Архиве», я ее прочитал, и мне показалось, что над этим стоило поработать – перспективно и ново, хотя – это я тоже понимал – решение Тиллоя, скорее всего, ошибочно, но в физике это самое интересное: о новом никогда нельзя заранее сказать, станет оно научной сенсацией или сгинет через неделю, когда кто-то найдет ошибку в вычислениях или противоречие в концепции.