Он хотел заинтересовать ее, и, кажется, у него получилось.
– Да? – Глаза Магды широко раскрылись. – Это… интересно. Мы… я об этом не подумала. А Любомир…
Скорее всего, подумал. Наверно, потому и сказал ей «уходи».
– Решения? Какие?
– Один незадолго до болезни ушел от жены. Другой уволился с работы и стал бомжем. Третья отказалась от ребенка, рожденного вне брака. Четвертый уничтожил рукопись романа, который писал десять лет. Удалил все файлы без возможности восстановления. Пятая решила сделать операцию по увеличению груди. Не успела. Шестой… В общем, восемнадцать случаев. Обратите внимание, Магда: решения принимали они сами, исключительно по собственной воле – не то чтобы что-то важное произошло: уволили с работы, рукопись украли… Понимаете?
– Это отмечено в эпикризах? – с интересом и удивлением спросила Магда. – С чего бы?
– Врачи интересовались предысториями, – пояснил Розенфельд. – Одна из гипотез: прогерия – результат сильного стресса. Гипотезу сочли ненаучной, потому что не обнаружили связи между фактами, которые аккуратно заносили в истории болезней, и физическими причинами болезни.
Что-то произошло с Магдой. Что-то изменилось. Минуту назад это была одна женщина, сейчас – другая. Он знал из теории, которую не имел случая применить на практике: множество мелких движений лицевых мышц, которые замечаешь лишь тогда, когда умеешь правильно смотреть, – и лицо меняется, хотя даже на фотографии выглядит так же.
– Вы, – Магда ткнула в Розенфельда пальцем, – вы читали истории болезней. Там был хоть один случай, когда близкие люди заболевали одновременно?
– Нет, – помедлив, сказал он, вспоминая.
– Вот видите, – с горечью сказала она. – А я ушла. И он остался один.
– Он так хотел, верно? Он уже принял решение, запустил процесс, понял, чем это грозит.
– Я должна была остаться, – упрямо повторила она.
– Вы не можете себя обвинять, – убеждал он. – Если бы вы не ушли, если бы ваше решение…
Он не нашел правильного слова – его не существовало в языке, никто его еще не придумал, но он знал, что она поняла.
– Я должна была остаться, – повторила Магда. – Но… гордость, ревность, что вы с людьми делаете?
Ревность? Она подумала о Лайзе? Были к тому основания? Неважно. Или важно? Смилович написал письмо Лайзе, а не ей. Но ведь у него не было выбора. Уже не было. Значит, что-то произошло раньше? Что-то, вызвавшее ревность Магды?
Трудно понять женщин. Но физику, как ему казалось, Розенфельд понял правильно.
– Я прочитал ваши совместные работы. Вы подошли к границе новой теории, у которой нет названия. Но не пошли дальше. Если не сопоставить ваши выводы с работой Тиллоя, вряд ли кто-нибудь из коллег пришел бы к решению, которое нашли вы.
Она не отреагировала на его слова. Но слышала и поняла.
– Можно еще кофе? – спросила Магда.
– Или что-нибудь покрепче?
Сейчас ей это не повредило бы.
– Нет.
Розенфельд пошел к барной стойке. Он не хотел звать официанта. Магде нужно хотя бы минуту побыть одной. Что-то для себя решить. Вернулся он с большой чашкой черного кофе и заварным пирожным на блюдце.
Он был почти уверен, что за время его отсутствия она примет решение и, начав уже говорить, расскажет остальное. О том, как переплелись любовь и физика. Свобода выбора и мироздание. Память о прошлом и знание будущего.
А письмо Любомир все-таки написал Лайзе.
Магда пила кофе маленькими глотками, пирожное отодвинула. Розенфельд ждал.
Магда сняла сумочку, висевшую на спинке стула, достала пятидолларовую бумажку, положила на стол и поднялась.
– Мне пора, – сказала она. – Извините, что отняла у вас время.
Розенфельду тоже пришлось встать. Она не должна уйти сейчас. Она сама его позвала. Ей было что сказать, но она решила… Он ошибся? В чем?
– Смилович не мог сделать это сам, верно?
Если он ошибся, она уйдет. Если прав – останется.
Магда аккуратно поставила на место стул, перекинула сумочку через плечо и пошла к выходу. Она не хотела, чтобы он ее проводил. Не попрощалась. Только на секунду взгляды их встретились. Он не успел спросить, она не сочла нужным ответить.
– Хорошо, – сказал он, обращаясь к пустому стулу. – Я все равно расскажу вам, а вы, если я в чем-то ошибусь, поправьте меня.