– Хорошо, – помолчав, сказал Сильверберг. – Все это чушь, но логически да, это довольно простая арифметика. Мы выяснили, что произошло. И это ровно ничего не дает. Мы не знаем – ты не объяснил, и я не уверен, что можешь объяснить, – как он это сделал. И главное – для чего. Мотив.
– О! – Розенфельд пожал плечами. – Я думал, с мотивом ты разберешься прежде всего. Смилович хотел всю оставшуюся жизнь прожить с Магдой. Он ее любил. С Лайзой было увлечение, страсть. С Магдой – любовь. К тому же… Я ведь сказал: они работали над теорией квантовых флуктуаций в вакууме вдвоем с Магдой. Она знала все, что знал он…
Розенфельд неожиданно замолчал.
– Продолжай, – нетерпеливо потребовал Сильверберг. – Ты говорил о мотиве.
– Да… – рассеянно сказал Розенфельд. – Мотив – любовь, конечно. Не оставить выбора себе и Магде. Быть вдвоем без возможности расстаться до самой смерти.
– Вдвоем?
– Наверняка они задумывали это вместе.
– Не подумав о последствиях?
– Стив, как они могли предвидеть все последствия?
– Но они знали, что в изолированной вселенной не будет тяжести!
– Да, и, скорее всего, решили, что Тиллой ошибся в выводе. Смотри: если во вселенной изначально отсутствует гравитация, то не могут сформироваться галактики, звезды, планеты… Это совсем другая вселенная, где по определению не могла возникнуть жизнь.
– Если они это понимали, то за каким дьяволом…
– А это просто. Изначально вселенная Смиловича – давай называть ее так – была такой, как все. Она была встроена в многомирие, все физические законы были законами многомирия, мы с тобой тоже жили в этой вселенной, пока какое-то время назад Смилович с Фирман не выделили свой мир из всех. Чтобы знать будущее, которое с этого момента стало однозначно определенным.
– Хорошо. Любовь. Быть до конца вместе. Допустим. С головой в омут, а потом видно будет?
– Там они смогут точно рассчитать весь свой жизненный путь и следовать ему, поскольку он определен.
– Боже, какая скука! И они на это пошли? Я бы ни за что…
– Если оба любят…
– Марк, – задумчиво произнес Сильверберг, – скажи честно, ты когда-нибудь любил? Я имею в виду – по-настоящему. До потери здравого смысла. До желания быть вместе всю жизнь и действительно умереть в один день?
– Я…
Розенфельд споткнулся на слове, на мысли, на воспоминаниях. Он хотел ответить честно, но честно не получалось, и он только кивнул, хотя и кивок получился – он сам это понимал – неубедительным, особенно для Стива, знавшего своего друга не первый год, слышавшего его рассказы о детстве, друзьях, подругах.
– Мы говорим не об этом, – вяло сказал он.
– Об этом! Поверь мне: если любишь по-настоящему, никогда не сделаешь то, что сделали, по-твоему, Любомир и Магда. Конечно, хочешь быть вместе всю жизнь, но, если бы мне сказали, что у меня с Мэгги будет теперь единственная дорога, и показали расписание на каждый день до самой смерти, я бы сбежал! А Мэгги подавно. Для нее спонтанность наших отношений – главное.
Розенфельд еще не видел друга в таком возбужденном состоянии. Можно было подумать, что у него именно сейчас попытались отнять любовь, и он защищался как мог.
– И потому, – продолжал, успокоившись, Сильверберг, – я спрашиваю: как такое можно сделать: отделить от множества взаимодействующих миров – я правильно излагаю? – одну-единственную вселенную? На вопрос «почему» ты убедительно не ответил.
– Я не такой хороший физик, – с сожалением сказал Розенфельд, – чтобы рассчитать этот процесс, но Смилович это сделал – судя по последствиям.
– Он заболел и умер. Неубедительно, Марк. Любой адвокат сотрет твои аргументы в порошок на первом же перекрестном допросе.
Розенфельд кивнул.
– Магда навела на него порчу. Не смотри на меня, как на идиота! Они любили друг друга. Они знали, как отделить свой мир от всех других. Чтобы гарантированно быть вместе.
– Ты уже говорил…
– Да. А что, если Любомир понял, чем это грозит? Поссорился с Магдой и сделал это сам?
– Чтобы покончить с собой, есть масса более простых способов. Извини, я было поверил в твою фантастическую версию, но… Мне надо работать. Тебе тоже.
– Магда что-то скрывает, – упрямо сказал Розенфельд. – Она вызвала меня на разговор, но вдруг что-то пришло ей в голову, и она ушла.
– Так поговори с ней еще, – посоветовал Сильверберг. – Красивая женщина, кстати. Умная.
– Что ты хочешь сказать?
– Ничего, – буркнул Сильверберг и крикнул: – Сержант! Заходи, открыто!