Даню она с тех пор не видела, даже не знала жив ли он. Дом свой прежний, откуда сбежала, обходила несколько лет по кривой, чтобы только на глаза хозяину не попасться, поселилась на другом конце села, рядом с Маслозаводом. Слышала из человечьих разговоров, что хозяин искал сына, да не нашел. То ли сгинул мальчишка, то ли хорошо спрятался, то ли нашелся, да сумел не вернуться, кто его знает.
Чем больше проходило времени, тем реже Динка о Дане вспоминала. А если вспоминала, то сначала злилась, а потом грустила. И засыпала, думая мимолетом: «лишь бы только не зря…».
2.
Пожилой кладбищенский кот Мотька, черный как адов мученик, повадился таскаться к Егорычу в сарай и устраивать там оперные концерты. Сядет на дрова повыше и давай орать арии истошно и протяжно, словно утопающий. Постепенно к нему подтягивался хор подружек с соседних участков, и тогда начиналась совершеннейшая котовасия и разврат средь бела дня, слушать и наблюдать которые – мука смертная. Динка кошачьей оперы не понимала, и этого несчастного кастрата с его кардебалетом гоняла с подведомственной территории нещадно.
Вот и сегодня, едва заслышав распевку, она поспешила к сараю.
Завидев давнюю врагиню, Мотька рванул с места так резво, будто ему под хвостом кто-то зажег бенгальский огонь. Понеслись из сарая да по кладбищу резво, как молодые.
У братской могилы с красной звездой на макушке памятника Динка выдохлась, но сделала вид, что ей эта глупая погоня наскучила. Мотька победно вздрогнул хвостом и скрылся в кустах, напоследок прокричав неудачливой преследовательнице что-то хриплое и ругательное. В ответ Динка облаяла кусты, пригрозила неминуемой физической расправой и сделала оскорбительный жест – вскопала задними ногами траву в сторону убегающего кошачьего труса. Со стороны, если бы кто увидел, это должно было выглядеть достойно и совсем непораженчески. Что-что, а эффектно обставить свою неудачу она умела всегда.
Переведя дух и оглядевшись, Динка заметила знакомое шевеление в дальнем конце кладбища, на пригорке. Ее желудок, последний раз ублаженный прошлым вечером, радостно заурчал. Обрадованная предстоящим обедом, она вернулась к воротам, прилегла в тенечке и принялась терпеливо ждать, отдыхая от беготни.
Стоял знойный день. Земля парила и дышала ароматом молодой земляники. Звонко трещали в траве цикады, петлями и кругами носились стрекозы, в пруду захлебывались в нестройном кваканье лягушки.
На обочине дороги стояла небольшая «Газелька», возле нее грелся на солнцепеке водитель. Он поглаживал себя по темечку, прикрытому скрученным в шапочку носовым платком, и лениво отмахивался от пузатых шмелей, каждым своим движением распространяя вокруг густой как кисель запах пота.
Вскоре кто группами, кто по одиночке, из ворот стали появляться люди. Немногочисленные женщины, одетые в черное, все как одна с косынками и платками на головах вполголоса перешептывались. Еще более немногочисленные мужчины шли молча. Все они степенно, без разговоров усаживались в душное нутро «Газельки».
Динка поднялась, размяла затекшие конечности, потянула спину. Сейчас главное не упустить куда поедут. Если в сторону Маслозавода, то значит, поминать будут в «Арфе», и, получается, можно срезать путь, пробежав через школу. Если к автозаправке, значит будет кафе «Марина», и тут никак не срежешь, как ни беги, все получается долго и по прямой. Ну а если двинут в центр, то это лучше всего, потому что путь до столовой самый близкий.
Последними с кладбища вышли молодой мужчина с ребенком на руках, не местный, Динка его не признала, и старушка с клюкой – завсегдатай всех похорон, вечная как мир Кирилловна. Никто не мог сказать точно сколько Кириловна уже жила на земле и сколько поколений деревенских она похоронила на своем долгом веку. Она была непременным атрибутом скорбных церемоний, как венки или копальщики могил, без нее умирающие на тот свет уходить отказывались. В народе бытовала легенда, что будто бы за то время, что Кирилловна валялась с инсультом и полгода кряду не встала с койки, в деревне никто не умер.
Перекрестившись на ссохшийся деревянный крест над воротами, Кирилловна взяла мужчину под руку, и, опираясь на клюку, повела его прочь от скорбного места.
Выбравшись из-под сени спасительного вишневого дерева, Динка пристроилась вслед за ними. Из-за отцовского плеча на нее смотрел щекастенький пострелёныш с веселыми глазами. Подслеповатой Динке его лицо показалось смутно знакомым, хотя она совершенно точно не видела его раньше.