– Вот именно. Лягушка тоже, – передразнил хозяин отеля. – А что тоже? Что тоже? Чем плоха лягушка?
– Когда мне было шесть лет, – начал хозяин снова, – отец поднял меня задолго до рассвета и сказал: «Элисар, отныне ты должен будешь ходить в школу, там тебя научат уму-разуму».
В школе учитель сказал мне: «Элисар, ты должен тихо сидеть во время урока. Даже если у тебя зачешется кончик носа, будь неподвижен, иначе воспитатель будет бить тебя палкой по спине».
Когда мне было десять лет, матушка сказала мне: « Элисар, люби людей, уважай старших, не проливай кровь человеческую и не пей вина».
Но у кабака мне сказали: «Элисар, не уступай никому, никогда не бойся крови и люби вино. Тогда ты будешь настоящим мужчиной и возьмешь от жизни своё».
Когда меня женили, отец сказал: «Элисар, ты должен держать жену в строгости, а чтобы она не превратила тебя в посмешище и уважала, поколачивай ее. Тогда ваша жизнь будет терпкой, как молодое вино, и острой, как приправленный перцем обед».
«Элисар, – сказали родители невесты, вручая мне ее, – ты должен любить нашу дочь, ибо она нежна и тонка, как цветок. Береги и лелей ее, и тогда ваша жизнь будет радостна и счастлива».
Когда родился ребенок, жена сказала: «Элисар, теперь у меня есть дитя, и ты должен заботиться о нас. Ты должен больше работать и меньше есть. Ты должен беречь каждый медяк и нести его в дом».
Когда мои друзья узнали, что у моей жены родился ребенок, они пришли ко мне и сказали: « Элисар, ты должен закатить для нас славный пир, не жалей на это никаких денег».
Когда ко мне подошел мой пятнадцатилетний сын, он сказал: «Отец, ты должен подумать о наследстве, чтобы я имел хорошее начало для своего жизненного пути».
Услышав это, моя дочь сказала мне: « Отец, ты должен любить меня больше, потому что я младшая в семье и мне нужно богатое приданое, чтобы на мне женился богатый человек, а не какой-нибудь бедняк».
– Элисар, ты должен то, Элисар, ты должен это… И так всю свою жизнь! А лягушка никому, ничего не должна, она живет просто так. Мой отец, собираясь поменять свою человеческую оболочку, на прощание сказал мне: «За всю свою долгую пятисотлетнюю жизнь я был полностью счастлив только тогда, когда, купив в трактире за пару медяков вина, я был никому и ничего не должен. Это было мое редкое человеческое счастье». Поэтому он и превратился в муху, чтобы следующую свою жизнь провести в любимом трактире. Пожалуй, я пойду спать, – хозяин нахмурился, понимая, что сказал больше, чем следовало, да и вечер прошел совсем не так, как ему хотелось. – Вы когда будете ложиться спать, в комнатах все осмотрите хорошенько, чтобы там змей не было.
– А что, у вас и змеи есть? – чуть не поперхнулся слуга незнакомца.
– Не у меня, у жены моей. Она торгует ядами и разводит этих гадов. Разорит она меня с ними. Лет десять назад ее гадюка ужалила одного из постояльцев. После этого мои конкуренты рассказывали об этом любому, кто пытался остановиться у меня. Поэтому здесь так и пусто, – одноглазый развел руками и вышел из комнаты.
Беглянка-ночь, уютно устраиваясь на ночлег в городе, разукрасила его огнями светильников, ламп, фонариков. В черном бархате неба и алмазах звезд она благоухала прохладой, была тиха, волнительна и как всегда снисходительна к влюбленным и ночным грабителям. В Храме Жизни было пусто, как в дырявом горшке. Раб незнакомца, бродя по пустынным темным залам, так никого здесь и не встретил, кроме двух кошек, которые при его появлении, словно уличенные в чем-то нехорошем, бросились в темноту, после чего он запнулся еще о череп, валявшийся на лестнице. Наконец он забрел в небольшую каморку в глубине храма. В дрожащем свете ароматических светильников стояла жена градоначальника с распущенными волосами и глазами блудливой кошки.
– Ты заставляешь себя ждать, не стоит быть самоуверенным таким.
– Виноват, и все твои капризы я выполнить готов. Из них один: ты хотела знать, кто мой господин?
– Быть может, да, быть может, нет. Сам угадай ответ.
– Мой господин известная довольно личность, охотник он средь робких серн. Еще он похититель. Когда приходим мы в селения, любой бы дверь захлопнул перед ним, да все затворы не запрет ему. Разлучник он детей и матерей, над чувствами смеется, разрывая узы, что женщин и мужчин соединяют в плоть одну. Но пуще всякого он стариками лакомиться любит…
– Наверное, ты лжешь, не видела такого я еще злодея!
– Но ведь таков и нрава отвратительного он, ласкает слух его и плач и стон. Так что, не знаешь, ты, о ком я говорю?
– Нет, – она задумалась и улыбнулась, – иди ко мне, болтун, не мучь словами, а утоми объятьями меня.