Ещё один документ гласил: «30 мая. Задержан Пётр Марин, 47-ми лет, электрик. В ночь с 29 на 30 мая, явившись с работы домой, задержанный избил супругу, гражданку Марину Маргариту Ильиничну, после чего набросился на их совместную дочь, гражданку Ангелину Марину, 17-ти лет, произведя над ней насильственные действия сексуального характера. Во время этих действий прибежавшие на крик соседи, среди которых был помощник участкового Алексей Платонов, произвели задержание гражданина Марина. В участке задержанный потерял сознание. Очнувшись, проявлял все признаки полной потери памяти. Местный врач Пётр Кареленский не смог дать никаких гарантий достоверности помешательства задержанного». И на полях, красным: «днём посещал Святониколаевский монастырь, чинил проводку в храмине».
К этому документу был скрепкой прикреплён ещё один: «Прибывшие днём 30 числа из Санкт-Петербурга следователи Ева и Герман Измайловы провели допрос задержанного 30 числа Петра Марина, содержавшегося в больничной комнате участка (на втором этаже). В ходе следствия задержанному удалось вспомнить некоторые аспекты своего преступления, и он в отчаянии выбросился в окно, угодив на заострённые доски деревянного забора внизу, и скончался на месте».
«6 июня Панкрат Уткин, 57 лет, сторож, вернувшись с ночной смены, без какого-либо известного повода умертвил посредством топора свою супругу Аделаиду Тихоновну Уткину и пятерых детей: Татьяну (13 лет), Виктора (12 лет), Григория (6 лет) и близнецов Ангелину и Веронику (2 года). После совершения этого страшного злодеяния Панкрат Уткин повесился в сарае собственного дома, не оставив каких-либо разъяснений своего поступка». А на полях краснели странные, дважды подчёркнутые слова: «могила безмолвствует со 2-го числа».
Последняя из наиболее примечательных записей, казалось, имела мало связи со всеми остальными. Косым, неровным почерком на пожелтевшем листе несколько странной бумаги, значилось следующее: «Третьего марта в окрестностях Святониколаевского монастыря (Карельская республика) наблюдалась некоторая сейсмическая активность, не свойственная этому краю. В результате небольшого землетрясения произошёл обвал в монастырских подвалах. Через два дня после начала разбора завалов был обнаружен проход в неведомый склеп, где содержались останки неизвестного. По наведённым согласно указаниям отца настоятеля справкам было установлено, что это, вероятно, останки пропавшего без вести в 1693 году владельца помещения монастыря на тот период времени графа Сергея Кривостанова. Под этим именем останки были перезахоронены на монастырском кладбище 16 марта сего года». Бумага покоилась на вовсе невесть как сюда попавшей полулегендарной истории этого самого графа Сержа, написанной в неком древнем рукописном фолианте, заложенном на необходимой странице изображением Божьей Матери. Семнадцать страниц фолианта, посвящённые графу Сержу, сводятся примерно к следующему: в конце XVII столетия в замке, ныне представляющим собой Святониколаевский монастырь, жил богатый и жестокий самодур граф Сержио Кривостанов. Поговаривали, что он – колдун. Граф ни с кем не общался, редко выезжал из своего уединённого замка и был едва ли более мягок со своими крепостными, чем будет через сотню лет печально известная Салтычиха. Немало крестьян было забито до смерти на конюшнях, немало покалечено. Не сладко жилось и молодым девушкам, находившимся в подчинении жестокого барина. В 1693 году разразилась трагедия. После неё стало известно, что ещё шесть лет назад граф совратил свою девятилетнюю тогда дочь Ребекку, а его жена отравилась, когда об этом узнала. Через два года девочка уехала за границу учиться и возвратилась, как было известно, в год трагедии. Как потом показывала дворня, девочка сильно повздорила с отцом, и слуг разбудили страшный грохот и необъяснимый свет в покоях графа. Неизвестно, что происходило там всю ночь – но наутро граф бесследно исчез. Перепуганная дворня и поднявшееся восстанием село обвинили шестнадцатилетнюю Ребекку в ведьмовстве и жестоко с ней расправились. Император Пётр Первый заставил крепостных графа люто поплатиться за эти волнения, большинство из них были казнены. Опустевший замок передали под монастырь, тело графа так и не было обнаружено.
…Ещё множество бумаг и записок валялось на столе усталой молодой женщины. Здесь были схемы и заметки, ксероксные копии и записи, сделанные на странной желтоватой бумаге.
Внезапно казавшаяся сосредоточенной женщина оторвалась от всего этого бедлама, перестала писать и прислушалась. За окном раздался конский топот и возня. Потом кто-то постучал в низкое окошко, и скрипнула беспечно незапертая дверь.
Женщина устремила усталый и удивлённый взгляд на вошедшего. Некрасивый парень лет двадцати трёх, в синем жилетном костюме, запыхавшийся и взволнованный, смотрел на неё извиняющимся и виноватым взглядом.
– Доброй ночи, Ева Бенедиктовна, – поздоровался он. – Вы простите, я поздно. Я бы вас не тревожил, да вы велели сразу сообщать, если что стрясётся.
– Что такое, Лёша? – отложила ручку женщина.
– Беда, Ева Бенедиктовна. В Святониколаевском. Двойное убийство!
– Подробнее? – сощурилась та в ответ, окончательно откладывая свою писанину и внимательно глядя на ночного гостя.
– Часа четыре назад, – начал он, – обнаружили два трупа. Монах Алексий с размозжённым камнем черепом и Машка… Э… то есть, простите, гражданка Александрова, семнадцати лет, убиенная зверски – её хлыстом до смерти иссекли. И, кажется, – парень покраснел и опустил глаза, – кажется, ещё и изнасиловали. Никаких следов преступника, вообще никаких следов третьего лица – фактических, кроме наличия преступления, конечно, – нет. Неясно, как Александрова попала к конюшням монастыря, хотя отец настоятель выразил подозрения на счёт нравственного облика убиенного брата Алексия. Там сейчас уже разбираются Дмитрий Сергеевич и эти, петрозаводские.
– Почему вы мне раньше не сообщили? – строго спросила женщина, вставая.
– П-простите, Ева Бенедиктовна. За нами из монастыря послали, мы с Дмитрием Сергеевичем – сразу туда, – начал оправдываться парень. – А этот, петрозаводский, с помощником туда ещё раньше нас как-то поспели. Стали мы осматривать – девка поуродована – страсть! Тут я и говорю – надо, мол, вам сообщить. А этот, петрозаводской следователь – мол: всё равно не поедет она, а муж её, говорит, ещё днём вчера куда-то укатил; сама ж она точно ночью не полезет в такие дебри. Дороги, мол, дождём размыло – до монастыря только верхом – а куда ей верхом? Утром, говорит, сообщим – некогда ездить. А я час там потолкался, помогал – а потом и говорю Дмитрию Сергеевичу, мол, нехорошо выходит – надо Еве Бенедиктовне сообщить. Он меня и отправил к вам потихонечку. Так я во весь опор. Артемиду вон загнал – вся в мыле.
– Спасибо, Лёша, – ласково улыбнулась ему усталая женщина, и парень залился краской. Она же тем временем быстро взяла со стола несколько листков, что-то вынула из выдвижного ящика стола и всё это бросила в висевшую на стуле матерчатую сумку. Потом достала оттуда помаду и подвела губы. Парень смотрел ошеломлённо.
– Ева Бенедиктовна, что это вы делать собрались? – осторожно пробормотал он.
– Как что, в монастырь ехать.
– Да как же! Ночь на дворе, дороги размыты – на машине не проедешь! А куда вам, на лошади-то!
– Это, Лёш, уже не твоя забота, – заметила женщина, вешая на плечо сумку и поглаживая левой рукой несколько округлый живот. – У меня не такой большой срок, чтобы пренебрегать делом, ради которого я сюда приехала. Иначе зачем мне было приезжать?
– Но, Ева Бенедиктовна, – закапризничал парень, – ночь, верхом! Там от дорог ничего не осталось – каша одна. Вам отдыхать нужно, и этот Бурлаков рассердится.
– Ничего твой Бурлаков не рассердится, я сама на него рассержусь. Ишь что придумал – завтра сообщим, всё равно не поедет… Я ему устрою. Ты мне, Лёшка, можешь свою Артемиду одолжить?