Последующая встреча с братом Гавриилом не принесла ожидаемых результатов. Супруги выслушали его гипотезу, узнали о его небольшом расследовании, были тайно препровождены сначала в полуразрушенный склеп, потом – к перезахороненным останкам. Гермиона получила древнюю историю «подозреваемого» – почившего в XVII столетии графа Сержа Кривостанова. Ещё она получила ворох отчётов от работающих на месте правоохранительных органов. И всё.
Было очень сложно договориться с игуменом Святониколаевского монастыря о возможности поговорить с монахами – в обитель был допущен только Генри, и то со страшным скрипом. С ним разговаривали мало и неохотно – но кое-что всё же удалось выведать. В частности описание странной фигуры, которую вроде как видели, хотя не были в этом убеждены, некоторые нарушители местного спокойствия. Несколько ночей подряд Генри провёл на монастырском кладбище – и получил там только простуду. А потом произошла кровавая резня в доме Уткиных – и при этом призрак, если он существовал, не покидал своего нового пристанища. Тут-то Гермиона и Генри впервые усомнились в словах брата Гавриила.
Волшебник мог легко внушить парочке свидетелей неясный образ, который они и сами не утверждают, что видели наверняка. Но зачем? Точнее даже не так – зачем было звать кого-то на расследование? Пусть бы маггловские гении сыска поломали голову – и ничего не обнаружили. На том и дело с концом. Но для чего была послана сова в Министерство магии?
И тогда Генри и Гермиона задались вопросом: как вообще этот волшебник попал в монастырь? Генри уехал в Дурмстранг, школу, которую некогда окончил брат Гавриил – дабы узнать о нём какие-то сведения. А в его отсутствие кто-то вновь пролил на святой монастырской земле немало человеческой крови…
– Что, много кровищи там, а, Ева Бенедиктовна? – не отставал четырнадцатилетний Гришка, бойкий сынок Петушиных. – Ото, верно, переполошились там монахи-то! А можно мне с вами как-то пойти, а? Когдысь что ещё приключится?
– Надеюсь, уже ничего не приключится, Гриша, – строго сказала Гермиона. – И никто тебя не пустил бы на место преступления и уж тем более в монастырь.
– А вас пустили ж!
– Да не то чтобы… Просто ло… кгм, Герман в отъезде – и мне пришлось самой осмотреть место происшествия.
– А дитяте не вредно? Где же это видано, шоб брюхатая баба на такие страсти глядела?!
Гермиона поморщилась. Освоив литературный русский язык при помощи чар специалистов, она с трудом привыкла к местному диалекту и ко многим особенностям говора васильковцев, да и россиян вообще. На взгляд Гермионы, Гришка хамил. Хотя у него и в мыслях не было – это она тоже прекрасно знала. Мальчишка мечтал увидеть «страсти» и поучаствовать в них, его так и распирало от любопытства.
– Я и не на такое смотрела, – пожала плечами ведьма. – Глупо завидовать моему опыту в этом вопросе, Гриша.
– Да я б всё отдал, шоб столько кровищи поглядеть!
– О Великий Мерлин, Григорий!
– Хто великий? – не понял Гришка.
– Не обращай внимания. Вообще поосторожнее будь, с желаниями-то. Иди лучше матери помоги. Мне подумать надо.
– Давайте я вам думать помогу? – не сдавался мальчик. – Я кино смотрел про Шерлока Холмса, я вам расскажу всё, что знаю – а вы разгадаете наши страсти.
– Ничего ты не знаешь, – вздохнула Гермиона. И это была правда. Владение легилименцией позволило ей уже давно убедиться, что здесь никто ничего не знает – и это окончательно ставило следствие в тупик. Разве что брат Гавриил, возможно, умел скрывать свои мысли…
– Да я всё знаю! Я тута всех знаю, про всех знаю. И я всё вижу! Вот я недавно видел такое, что вам и интересно знать-то будет!
Гермиона быстро подняла глаза от своей тетради и посмотрела на озорное лицо мальчугана. Она цепким взглядом впилась в его глазки, и мальчик, моргнув, поёжился.
– Ну что, г-говорить? – неуверенно спросил он.
– Говори, – прищуриваясь, кивнула Гермиона. Мысли Гришки путались, лезли одна на другую, его разъедало волнение. Мысли четырнадцатилетнего мальчика на местном наречии понимать было трудно – а чтобы увидеть воспоминания и образы, нужно применить заклинание. Не очень полезно для психики маггла, да и, скорее всего, не нужно. Пусть сначала расскажет сам.
– Я видел незнакомого белого монаха! – выпалил Гришка таким тоном, будто делился мистически откровением, и на минуту замер. Гермиона ждала. – Пошёл я, значит, по грибы сегодня утром: рано-рано, – продолжил со значением он, важно кивнув своей слушательнице. – После дождя хорошо по грибы ходить. Только надо успеть до того, как ещё кто пойдёт – чтобы не заходить далече. Вот я и встал в половине пятого. Я ж не знал, что тут такие страсти приключились и что вас в хате нету – думал, дрыхните. Ну и пошёл. Ходил, значит, ходил – и нашёл дикую клубнику. Мелкую такую, дрянь – но много. Ну и сел там, в кусту – клубнику есть. И тут смотрю – монах идет, белый.
– Цистерцианец или доминиканец, что ли?
– Чиво-о-о-о?
– Ряса на нём белая была? – упростила вопрос Гермиона.
– Да где же вы видели монаха в белой рясе?! – казалось, Гришка жестоко разочаровался в её интеллекте.
– А почему тогда «белый»? – проигнорировала вопрос Гермиона.
– Волоса у него белые.
– Седой?
– Почему седой? Он молодой был, высокий. Шёл по лесу, значит. Далече от меня. Только не монастырский это монах – я тама всех знаю, меня мамка каждый день за молоком туды посылала, когда у нас в прошлом году корова издохла. Пока папка новую привёл – я там всех ихних выучил на лицо, их там мало совсем живёт – а сейчас и того меньше. Не нашего монастыря монах был.
– А ты уверен, что он монах? – осторожно спросила Гермиона.
– Ну, так он как вырядился! – вытаращил глаза Гришка. – Кто ж ещё в таком балахоне по лесу пойдёт? Ряса по земле волочится, за раз всю изгадишь. Ан святым-то людям только так ходить и можно. Значит, идёт этот белый монах от меня далеко, а я притаился – и смотрю: что ему в лесу надо, грибы, что ль, собирает? А лукошко где? Я ж не сразу пригляделся, что это не наш монах. А как пригляделся – страшно стало. А ну как он в наших страстях чем повинен? Меня ж дядя Димитрий, да эти, петрозаводские, всё спрашивали: кого, Гришка, незнакомого видел ли? А я не видел тогда, я вот утром первый раз увидел. Прошёл, значит, этот белый монах куда-то, а я сижу. А потом подумал – чё я сижу? Как ему, лиходею, в своей сорочке за мной угнаться, ежили я от него побегу? Хотел пойти потихоньку – поглядеть, куды белый монах пойдёт. А он пропал.
– Как пропал? – не поняла Гермиона, уже приготовившаяся раскрыть все тайны за раз.
– А так. Пошёл я туды, куды и он. Я лес этот знаю, как свою хату. Во-первых, тама, куда он пошёл, ничё нет – ни дороги, ни жилья в той стороне далеко-далеко. Я шёл-шёл, ногу сбил – а его нема, как в воду канул. И никуда бы он не делся тама, а пропал. Вот какое улика! – с гордостью закончил мальчонка.
– А ты лицо его хорошо разглядел? Узнать сможешь? Черты запомнил хоть?
– Не, я не видел лица.
– А как же ты тогда знаешь, что он не монастырский?! – опешила Гермиона.
– Ну, как знаю – знаю. Там их мало совсем, монахов. Белых только трое, да сложены не так, и старые там все, кроме нескольких – а тот молодой был, широкоплечий. А тама все щупленькие… Не монастырский был монах.
– Вообще лица не видел? – приуныла Гермиона. Она уже думала отвести мальчика в укромный уголок и осторожно проникнуть в его воспоминания на «очную ставку».
– Вообще не видел, – помотал головой Гришка. – Я в кусту сидел. Да и что вам его рожа – всё равно пропал, кого я вам узнать буду? Я вам его со спины узнаю. Белый такой, плечистый…
– Ты, Гриш, не говори пока никому о своём монахе, – задумчиво сказала Гермиона. – А я тебе премию выпишу. В сто рублей.
* * *
– Вы как из монастыря-то уехали, Ева Бенедиктовна? – прищурился местный участковый Дмитрий Сергеевич. – Я всё около ворот вас ждал, Артемида-то совсем издохла, в конюшне монастырской дрыхнуть оставили. Вымоталась, бедняга: насилу очухалась. Так я ждал вас в деревню везти, а вас нет и нет – и никто не видел. Волноваться стал.