Закрыть свой дом и не найти ключа.
Но верил я: не всё ещё пропало,
Пока не меркнет свет, пока горит свеча…
Но верил я: не всё ещё пропало,
Пока не меркнет свет, пока горит свеча…
И спеть меня никто не мог заставить:
Молчание – начало всех начал.
Но если плечи песней мне расправить,
Как трудно будет сделать так, чтоб я молчал!
И пусть сегодня дней осталось мало,
И выпал снег, и кровь не горяча:
Я в сотый раз опять начну сначала,
Пока не меркнет свет, пока горит свеча(1)…
– Гермиона, можно?
– А? – очнулась ведьма, поворачиваясь к вошедшей Джинни.
– Ты как?
– Не знаю…
– Что за язык? – прищурилась младшая Уизли, прислушавшись к играющей музыке.
– Русский. Вирджиния… Я… мне кажется, что я – предательница.
– Что?! – оторопела её подруга. – Опять начинается?!
– Я сегодня предала Генри.
– О Мерлин! – выдохнула Джинни. – Во-первых, как это ни прискорбно, но он – умер, – рыжая ведьма опустилась на кровать и сложила руки на округлившемся животике. – Это раз. Кроме того, ты ведь «предала» его ещё раньше, с Робби.
– Нет, Джинни. С Робби я просто переспала, – вздохнула Гермиона. – Здесь – другое.
– Генри был бы рад тому, что ты живёшь дальше, – серьёзно сказала Джинни, – и остаёшься собой.
– У меня странная физиологическая реакция на Люциуса Малфоя. И я совсем не ожидала от него…
– Думала, он кинется на тебя с волшебной палочкой? – усмехнулась младшая Уизли.
– Что-то типа того.
– Люциус Малфой – психолог, дипломат и чертовски ловкий интриган. Сын не был для него тем, ради памяти чего можно было бы пожертвовать собой. Я не думаю, что вообще существуют такие вещи, ради которых Люциус Малфой пожертвовал бы своими благами. Но это не делает его подлецом, кстати. Он философ. Наблюдатель. Ему нравится выигрывать в шахматы у жизни.
– Это mon Pére про него говорит?
– Да, – признала Джинни, – и с ним сложно не согласиться. Кстати, ты ведь знаешь, что Нарцисса Малфой теперь с Северусом, – внезапно добавила она.
– И что?
– Ничего. Просто путь открыт, – усмехнулась рыжая ведьма.
– Путь куда? – нахмурилась Гермиона.
– Да так, по местам боевой славы.
– И что мы этим хотим сказать? Между прочим, Люциус на пару с твоим благоверным хотят устроить меня преподавать в Даркпаверхаус!
– Не называй милорда моим благоверным! – покраснела Джинни.
– Прости.
– Ты хочешь стать профессором? Это, вообще говоря, увлекает. А я буду твоей няней.
– Да не хочу я ничего преподавать! – досадливо возмутилась Гермиона. – Я вообще не знаю, чего хочу.
– А как же сафари на магглов? – лукаво усмехнулась Джинни.
– Вирджиния Уизли, немедленно выкладывай, что вы там задумали с моим отцом и Люциусом! Он что, говорил со мной по сценарию?!
– Вот уж свечку не держала, – хмыкнула Джинни. – А диалоги в сценарии не прописаны. Только круг тем.
– С ума сойти с вами!
__________________________________
1) Текст песни группы Машина Времени «Пока горит свеча».
* * *
Джинни Уизли считала то, что с Генриеттой могут разговаривать только Гермиона и её змея, вселенской несправедливостью, – и дулась на обеих так, будто они нарочно всё это устроили.
Открытие того, что Етта умеет чётко изъясняться на парселтанге, сильно расширило горизонты для её матери.
Как и все маленькие дети, юная мисс Саузвильт думала образами и ощущениями. Гермиона любила её ласково-струящиеся мысли, и умение видеть их во многом помогало ей в уходе за малышкой. Но одно дело – разбирать ассоциативные картинки, клубящиеся в голове маленького ребёнка, и совсем другое – слышать, как он сам умело облекает их в слова.
Генриетта не начала думать на парселтанге, но она могла молниеносно обращать в шипящие звуки всё то, о чём хотела сказать: обращать так умело и ловко, как не всегда смог бы перевести даже опытный детский педиатр-легилимент.
Мистер и миссис Грэйнджер с невольной дрожью наблюдали за тем, как их ещё толком не ходящая внучка издаёт глубокое гортанное шипение, искривляя личико и выгибая крошечный язычок. Со стороны это действительно смотрелось дико, и Генриеттина манера изъясняться пугала до дрожи, в особенности тех, кому не дано было понять значения этих звуков.
Откровенно говоря, новая тенденция внушала опасения и Гермионе. Её начали преследовать неприятные мысли о том, что она родила какого-то монстра – мысли были неясными, подсознательными, пока не перетекли в ночные кошмары. Первый такой сон приснился ей на третий день после того, как знакомство с Алирой открыло в Генриетте эту странную особенность. Вечером Гермиона с Джинни и Робби ходила в маггловское кино, на мистический триллер об экзорцистах. Той же ночью во сне Генриетта на руках своей матери внезапно распахнула не изумрудно-зелёные, а угольно-чёрные, пустые глаза; впилась острыми жёлтыми коготками глубоко в кожу Гермиониных рук и, не отрывая от неё взгляда, раскрыла густо усыпанный акульими зубами рот, начав изрыгать непонятное во сне, гортанное шипение, переходящее в визгливый хохот.
Когда девочка полоснула своими острыми, как бритвы, коготками по лицу матери, лишая её глаз, ведьма проснулась в ужасе и ещё долго не могла потом успокоиться.
Джинни довольно мрачно выслушала повествование об этом кошмаре. Впрочем, её тоже немного напрягало Генриеттино шипение. А однажды ведьмам даже пришлось стирать память Робби, при котором малышка внезапно заговорила по-змеиному, страшно его перепугав. Но Джинни всё равно не считала опасения Гермионы закономерными или уместными.
– Тебе нужно перестать накручивать себя постоянно, – ворчала она. – Это древнее наследственное умение. Разумеется, ей проще говорить на языке, который не нужно учить! Животные ведь с рождения владеют той речью, которой общаются между собой. Не учат, как люди, медленно и натужно. Знание парселтанга у неё в крови, вот она и пользуется возможностью говорить так, пока по-другому ещё не умеет.
– Здесь ключевое слово «животные», Джинни, – мрачно отметила Гермиона, – это-то меня и пугает.
– О Великий Мерлин! – всплеснула руками рыжая ведьма. – Что за новый бред?! Страшно подумать, какую ещё глупость ты сочинишь… Знаешь ведь эту легенду, о том, что Салазар Слизерин был потомком Медузы Горгоны и волшебника-героя Мантасара Слизерина?
– Лучше, чем ты думаешь, – поморщилась Гермиона. – Он должен был её убить, но полюбил и был обращён в камень во время их первой ночи. Родившегося потом малыша забрала к себе вдова Мантасара и вырастила, предварительно выколов ему глаза. Мальчик был нелюдим и находил общий язык только со змеями, которых понимал. А потом он полюбил знатную леди Айвен за её неземной голос и был вынужден с ней бежать, спасаясь от гнева её могущественной семьи. Она родила шесть дочерей, каждой из которых выкалывали при рождении глаза, но когда на свет появился седьмой ребёнок, мальчик, мать предпочла обратиться в камень, но взглянуть хоть раз в его очи – и оказалось, что потомки Горгоны не унаследовали этой пагубной особенности своей бабки. Они лишь понимали змей.
– Салазара Слизерина назвали в честь основателя этого рода волшебников-змееустов, – кивнула Джинни. – Вот видишь, всё закономерно и даже естественно.
– Знаешь, то, что во мне и моём ребёнке течёт кровь Медузы Горгоны – почему-то меня не утешает.
– Это может быть только легендой, – развела руками Джинни.
– Прежде чем пытаться заморочить мне голову, научись пристойно окклюменции, Вирджиния, – устало вздохнула Гермиона. – Ты вспомнила эту историю, чтобы вызвать у меня гордость и тщеславие, а когда не удалось – быстро съезжаешь на «это может быть просто легендой»?
– С тобой невозможно общаться!
– А если она так и будет говорить только на парселтанге? – тихо спросила ведьма, пропуская мимо ушей сетования подруги. – Зачем учить английский язык, если тебя и так все понимают?