По сути ничего сложного в уходе за больным не было – но уже через два дня Нарцисса превратилась в привидение с огромными синяками под глазами. Именно тогда Гермиона выдвинула свою кандидатуру в постоянные сиделки.
Первое время после расправы над Амбридж она боялась оставаться одна, раз за разом прокручивая в голове ужасающие воспоминания. Они накатывали то и дело, приливами: нет-нет, да и покроется холодным липким потом спина, глаза застелет туман, и в голове застучит тяжёлым молотом: убийца, чудовище.
Гермиона не могла понять. Если это зверское упоение чужой болью – наследственность, то почему же она не проявлялась в ней и раньше? Ведь никогда не замечала за собой таких кошмарных устремлений… Влияние окружения? Да, её взгляды на многие вещи пошатнулись, и нельзя было не признать, что Волдеморт пугающе прав во многих своих суждениях. Но бессмысленные жестокие убийства оставались далеко за гранью понимания и оправдания! Должны были там оставаться. Вот только память неотвязно поднимала со дна эти полные муки глаза и это страшное, звериное упоение.
Первые две ночи Гермиона спала без снов. Эльфиха Джуня жалела её и сочувствовала, пыталась успокоить и примирить с действительностью всеми способами, на какие только была способна. Она же (сама или по указанию Волдеморта – Гермиона не знала) поила гостью на ночь безвкусной сиреневой жидкостью, от которой та очень быстро засыпала и не видела сновидений.
Джуня носилась с ней, как с заболевшим капризным ребёнком: взбивала подушки, подтыкала одеяла, таскала бесконечные подносы с травяными чаями и заманчивыми яствами; выманивала в огромный парк, где, гуляя с ней в тени многочисленных густых тисов, рассказывала истории о жизни своих господ: в основном вспоминая детство сестёр Блэк, Друэллы Розье и Марии Берестенёвой. Домовиха щебетала о беззаботной и счастливой поре каждой из своих любимых хозяек, и истории о быте волшебников, такие простые и домашние, так непохожие на все описания, читанные ранее Гермионой в библиотечных книгах, увлекали и уводили от пугающих, неотвязных размышлений о самой себе.
Все попытки облегчить затрачиваемые на неё труды домовихи разбивались об искреннюю обиду последней на то, что «госпожа не хочет помощи старой Джуни». Эльфиха так искренне и естественно трудилась для своих господ, что Гермиона на её примере наконец-то со всей отчётливостью поняла всю бессмысленность созданного ею некогда ЗаД и всей идеи борьбы за «права» домовых эльфов. Просто она никогда не жила в одном доме с эльфом-домовиком. Школьные эльфы не попадались на глаза – а когда попадались, Гермиона предпочитала делать вид, что не замечает их подобострастного раболепия. Но правда заключалась в том, что некогда пытался вдолбить в её голову Рон – им нравилось жить в рабстве. Они не могли иначе. Они преданно любили своих господ и умирали от тоски, если теряли их…
Иногда Гермионе казалось, что Джуня следит за ней. Когда эльфихи не было рядом, ведьма могла пойти куда угодно и заниматься, чем хотела – но стоило ей снова замереть где-то от волны нахлынувших мыслей, стоило её взгляду остекленеть привычной теперь туманной поволокой – и из ниоткуда неизменно появлялась вислоухая старая домовиха с корзиной изумительных пирожков по затейливому эльфийскому рецепту или очередной историей о том, как за маленькой Мари увязался в роще и чуть было не сожрал там одряхлевший и плешивый старый подгребин(1).
________________________________________________________________________________________________
1) Русский демон, едва с фут высотой, волосатым телом и гладкой серой непропорционально огромной головой. Любит следовать за людьми, нагоняя на них чувство безысходности и уныния, после чего вспрыгивает сзади и пытается сожрать.
Дж.К.Роулинг «Фантастические твари и где они обитают».
_________________________________________________________________________________________________
А по вечерам в комнате с камином Лорд Волдеморт сам обращался к вопросам, терзавшим Гермиону; вопросам, от которых всё остальное время пыталась отвлекать её старая верная домовиха. Он не пытался оправдать в глазах дочери её же порыв и не ратовал за справедливость подобной расправы. Он просто рассуждал вслух, озвучивая все те сложные моральные диллемы, которые преследовали Гермиону на выложенных плитняком тенистых дорожках сада, выскакивали из-за журчащих фонтанов вместе с шикарными белыми павлинами и таились за дубовыми панелями изысканных комнат. Извечную ловушку логики, озвученную бессмертными словами неведомого Гермионе маггловского классика, – «а судьи кто?(1)» – Лорд Волдеморт трактовал по-своему, с холодной и жестокой честностью человека, которому даны сила и власть.
– Да, мы не судьи, Кадмина, но мы имеем силу судить, – говорил он под уютный треск сгорающих в камине поленьев. – В мире суд всегда вершит сильнейший. Любые законы общества – по сути, всего лишь насилие сильных над слабыми, единиц над большинством. Они зачастую жестоки и несправедливы, но их признают, им следуют. Без них рухнули бы сами основы человеческой коммуникации. Ты считаешь расправу над неугодным или неприятным кому-либо человеком, жестокую и хладнокровную расправу, – бесчеловечной. Но, руководствуясь общепринятыми законами, сильнейшие испокон веков вершат свои не менее жестокие суды. Магглы и волшебники, они запирают людей в клетки, истязают и казнят, измываются много страшнее и длительнее, чем даже самый увлечённый фанатик, виртуозно владеющий заклятием Круциатус.
Вспомни суды инквизиции – ведь в них так часто входили волшебники; посмотри на современные маггловские тюрьмы. Посмотри на замок Азкабан. Наводнить каменные стены полчищем демонов, самых страшных из всего, что только породила тьма, запирать туда людей, заставляя жить в бесконечной муке годами, – и называть это правосудием. Подумай, Кадмина, не будет ли пытка и последующее блаженное безумие или быстрая смерть от безболезненного проклятья более гуманной, нежели такая справедливость?
Но общество рухнет, если не будет страха наказания. И сильнейший правитель будет свергнут, если проявит слабоволие, если простой народ сможет разглядеть в нём человека. Простой человек, будучи «разоблачённым», тут же потеряет силу.
И против инстинктов толпы тоже не устоять никому. В Древнем Риме гладиаторы выходили на арену и убивали друг друга, но вздумай всесильный император, пред коим трепещет каждый, отменить эти кровавые игрища – и жаждущий зрелищ плебс(1) взбунтовался бы и смёл наимогущественнейшего властелина.
Только бездушный и жестокий правитель способен удержать власть. Справедливый, но лишь высшей справедливостью; могущий не только миловать, но и казнить. Без жестоких казней никто не посчитает милость милостью. Эти субстанции работают только на контрасте.
И если у тебя есть власть – суди, пока можешь; потому что придут другие, кто не побоится осудить тебя. Игнорируя имеющуюся у тебя силу, ты принижаешь слабых – такие материи не должны пылиться без дела, иначе слабый обозлится и заберёт твою власть, и тогда пощады от него уже не жди. Имея силу – используй её…
____________________________________________
1) Ставшая нарицательной фраза из монолога Чацкого (пьеса Александра Грибоедова «Горе от ума»).
2) Простой народ Древнего Рима.
* * *
От бесконечных размышлений над своими поступками и словами Волдеморта Гермиона и сбежала к постели больного дядюшки. Ей очень хотелось хоть чем-то помочь, оказаться по-настоящему полезной в этом гостеприимном доме. Наконец-то появилось дело, с которым действительно лучше всего могла справиться именно она.
Гермиона со свойственной ей маниакальностью взялась за выполнение ответственной миссии.
После того как Нарцисса коротко объяснила супругу необыкновенную ситуацию с известной ему ведьмой, та вступила на вахту.
Старший Малфой был очень слаб и несколько дней даже не мог разговаривать. Вспоминая его прежним, гордым и высокомерным, всегда уверенным в себе, Гермиона снова и снова ужасалась страшным последствиям Азкабана.