Варенька:
Так, что мы имеем? Царевич Мстиславушка, ромашка нежная, другие эпитеты к этому тельцу белому да гибкому не подбираются, лежит через колени мои перекинутый, попкой своей, от моих шлепков подрумяненной, в зенит смотрит. Как славно смотрит-то! Аж кровь закипает, да желания тайные просыпаются по всему телу. А попка-то какая привлекательная, маленькая, аккуратная, кожа нежная. Да как сподручно-то её шлёпать да сжимать в руке! Просто одно удовольствие, а не попочка. И мамки-няньки царевича подсобили: крынку с простоквашей в горницу принесли. Оно для такого тельца нежного самое подходящее будет. - Ай! Ай, не надо! Я передумал, Варвара Фёдоровна! Это я пальчик один в эту самую попку-яблочко вставила. Попочка узкая, пальчик мой еле протискивается. Теперь точно знаю: ни кузнеца, ни кого другого тут не бывало. Меня даже слегка злость отпустила. Да только урок, чтоб на кузнецов всяких не заглядывался, царевичу всё равно нужен. - Не брыкайся, - говорю, - Мстиславушка: решил содомитской любви отдаться, так расслабь ягодицы да отдавайся. Царевич на моих коленях уже слезами заливается, но слёзы в этом деле вещь полезная. А я тем временем попку его яблочко ласкаю да на пару пальцев растягиваю. Ох и загляденье же картинка! Во мне самой кровь по жилам ухает, желания похотливые нагоняя. Только я за крынкой с простоквашей вновь потянулась, царевич вновь извиваться ужом начал: - Варвара Фёдоровна, ну не надо больше. Больно же! И так попка болеть будет. - Ну, Мстиславушка, где же ты такой махонький уд у мужчины видывал? Это ж только если у отрока совсем юного. А уж до мужчины богатырского сложения так и вообще вдвое добавить следует. Так что терпи давай. Я с тобой нежно, да постепенно всё делаю, ни один бы кузнец так деликатничать не стал. А у самой просто руки чешутся, как охота растянуть эту попочку ещё на пару пальчиков. Царевич поскуливает, в спинке своей, как прутик гибкий, изгибается, попочка горит, как яблочко спелое. Ох и завлекательно всё это выглядит. Только когда царевич на четыре моих пальца наделся, охнув, я остановиться решила. Не дело юному молодцу ласки первые в таком виде получать: - Что, Мстиславушка, - говорю, - пойдёшь к кузнецу о любви содомитской просить? Крутит головушкой, слёзками заливается: - Ладно, - говорю, - раз ты такой покладистый, утешу я тебя. Отпустила я рученьки царевича, рубашечку размотала да на спинку на ложе его уложила. Лежит, глазки заплаканные, губки розовые подрагивают, просто искушение сплошное. Прилегла рядом, обняла покрепче да уд пальчиками сжала. Ой как глазоньки закрыл, губки распахнул. Щёчки ещё пуще, как маковки, вспыхнули, а сам в ладонь мою толкается, трётся. Слёзки на щёчках розовых блестят, так и просятся слизнуть. Утешился царевич, глазки синие распахнул, спинку выгнул, да тут силушка в нём последняя и закончилась. Только прикрыла я молодца одеяльцем, на пол в игрищах скинутым, а он и спит уже. А за окном рассвет уже поднимался. Долго забавы наши затянулись. Посему оставила я царевича спать, а сама вылезла в окно да пошла поднимать дружину. Утро славное, самое то к хазарам нагрянуть.
Глава 3
Мстислав:
Ох, срамоту-позорище какое со мной делают. Слезы из глаз в три ручья льются, уже и не разберу, то ли со стыда, то ли от боли. Знал я, знал, что нет в этом деле удовольствия никакого, но царевна меня пальчиками своими в этом убедила, нагляднее не придумается. Я и кричал, и умолял, и рыдал, и вырывался, и убеждать ее разумно пробовал: - Варвара Фёдоровна, ну не надо больше. Больно же! И так попка болеть будет. Но она надо мной не сжалилась, а про размеры мужского достоинства доводы приводить начала. Конечно, пальчики ее на всей рученьке все равно тоньше будут, чем орудие Гришино. Только не легче мне от сравнений этих в пользу ее пальчиков - много их уже во мне, ой как много! Болит все, как будто разрывают-растягивают меня изнутри, и боль такая, что терпеть невмочь. Не жгучая, как от шлепков была, когда резко вспыхнет всё, и потом отпускает медленно, а томная такая, упрямая, тягучая... Прямо вот под творимое надо мной действие подходящая. И тут царевна ласково так спрашивает: - Что, Мстиславушка, пойдёшь к кузнецу о любви содомитской просить? Я и головой мотнул, и «Нет» прошептать попытался, а у самого от вскриков и голос-то пропал совсем. Испугался, что не услышит, не поймет, опять пытку срамную продолжит, и сильнее головой замотал, аж в головушке закружилось. - Ладно, раз ты такой покладистый, утешу я тебя. - говорит мне царевна, а у меня со страху сердце совсем зашлось. Как это она меня сейчас утешит? А царевна меня с ручек отпустила, рубашку мою поправила, да на кровать уложила, а сама рядом прилегла. Я совсем к стеночке от нее отползти попытался, но она обняла покрепче и к себе прижала. Значит, не закончилась пытка срамная? Сейчас как-то по иному глумиться над телом моим бедным будут? И точно, взяла она в ладошку снасть мою, ни разу еще в деле непользованную и чужими руками нетроганую, и сжала пальчиками своими, что столько мук моей попке доставили. Наслаждение-то какое! Глаза сами собой закрываться стали, а тело бесстыдно в её ладошку толкается, и волнами такое удовольствие накатывает, что простил я ей всё пережитое до этого. И в груди тепло разрастается, и от источника всех сладких ощущений моих жар так и пышет, и щекотно внутри, и приятно, и сладко. Сердечко моё стучит так, как будто выпрыгнет сейчас и взлетит птичкой маленькой. Пальчиками в одеяло вцепился, тут меня дугой выгнуло, и вздрогнуло всё как внутри, так и снаружи... Стон с губ сорвался, прямо не удержать. И выплеснули волны из меня семя мужское, а после усталость такая навалилась, что уснул тут же, рядом с палачом моим прекрасным.