Мужчина походил на гротескного героя сказок, и я не могла сдержать улыбку, глядя на человека, полностью облаченного в черные одежды. Это в летнюю-то жару! В высоких кожаных сапогах, обтягивающих штанах, шелковой рубашке и бархатном фраке. Расклешенные манжеты забавно выглядывали из рукавов, и я могла поспорить, что в одном из них прячется надушенный цветочными духами платок.
— О, Господи, — выдохнула я, сдерживая смех. — И вот этого испугалась Сома?
Мужчина резко остановился и замер, будто время Центра.
По субъективному восприятию нас разделяло метров пять. Он стоял боком, но я все же попыталась разглядеть причину его заминки. Я провела рукой по выступам рамы, чтобы сменить ракурс.
Взгляд мужчин был пуст. Так бывает с людьми, которые о чем-то глубоко задумались или полностью переключились со зрительного восприятия на слуховое.
Прошло несколько минут, а незнакомец продолжал стоять. Его пальцы подрагивали, будто он перебирает невидимые бусы. Я заворожено следила, снедаемая догадками, что же такое он делает.
Его дыхание становилось тяжелее. Грудь глубоко вздымалась. От напряженной позы подрагивали ресницы, а желваки ходили на мощной челюсти. Он что-то шептал под нос.
— Кого ты там слушаешь? – Задалась вопросом.
Мужчина вскинул голову. Я придвинулась ближе к зеркалу.
— Нашел! — обрадовалась я, предвкушая разгадку.
Его глаза зашарили по местности. Он произнес тарабарщину на незнакомом языке и посмотрел на меня. Точнее, мимо меня, потому что как бы ему меня видеть? Так же невозможно, верно?
Он крикнул что-то еще, похожее то ли на проклятье, то ли на немецкий язык. Сиреневая вспышка света взорвалась между нами, и мне пришлось отвернуться. Когда я вновь посмотрела на зеркало, мужчина стоял всего в шаге от разделяющей черты.
Я отпрянула назад.
— Какого черта?!
Теперь я могла сказать с полной уверенностью: он меня видел. И если секунду назад он меня просто заметил, то сейчас пристально разглядывал. Оценивающий взгляд остановился на значке.
Бледные губы раскрылись, обнажая белоснежные губы и глубокий низкий голос произнес:
— Номер сто сорок семь дробь два. Вы это серьезно?
Я вытаращила глаза, забыв как дышать.
Мужчина потянулся к стеклянной границе.
В голове очень четко вспыхнула мысль, что сейчас он сломает барьер между мирами и придушит этой вот рукой в черной перчатке, и поделом мне за нарушения правил.
— А иди-ка ты к черту, — предложила я, дергая за шнурок закрывающий зеркало.
Красные шторки схлопнулись. Звуки иного мира стихли.
В напряженной тишине я слушала сумасшедшее биение собственного сердца. Какое-то безумно-бесконечное время старалась не дышать и не шевелиться. Я боялась еще раз услышать пронизывающий до костей мягкий баритон.
Когда тягучие единицы минут превратились в десятки, я развернулась и понеслась в комнату одинокого маяка.
Забравшись под одеяло, свернулась калачиком и еще одну вечность спустя, забылась тяжелым сном. В мельтешении тягучих красок и темных пятен мне мерещился черный незнакомец, а эхо его голоса скользило на периферии смятого сюжета, где я куда-то бежала, оставаясь на том же самом месте.
Проснулась я от чьего-то пронзительного крика.
9
Четырнадцатая билась в истерике. Она носилась по своим личным покоям, переворачивая все вверх дном. Стащила атласный балдахин с закрепленного на стене каркаса и не жалея бросила к подножью огромной кровати. Серебряный сервиз тоже не избежал вспыльчивого нрава. Поднос врезался в тяжелые ночные шторы и, проскользив по богато расшитой ткани, рухнул вниз. Чашки, ложки, блюдца в хаотичном порядке летали по комнате, бойко запускаемые взъяренной блондинкой.
— Да как они смеют?! — прокричала она, бросаясь к комоду с вазочкой конфет.
Сто сорок седьмая, наспех одетая в униформу, кинулась наперерез.
— Господи, она что, королева или кто? — ахнула Лариса, заглянув в маленький филиал безумия.
Я пожала плечами. Комната дышала излишествами и роскошью. Если мой уголок маяка претендовал на стандартные двенадцать квадратных метров, то здесь простиралась бессмысленная и беспощадная сотня. На стенах висело безумное количество светильников и картин, а маленькие вазочки с цветами заполоняли тумбочки, комод и низенький столик. Потолок мог похвастаться высотой комнат Эрмитажа, а хрустальной люстре обзавидовался бы любой театр.