-Барышня охотиться любит?
Мария опешила, но быстро сообразила, что же он имеет в виду: поверх небольшого дорожного сундука, на тележке был прилажен брезентовый мягкий мешок с фотографической треногой, который по незнанию вполне можно было принять за бедненький ружейный чехол.
- Очень люблю, - чуть надменно молвила девушка.
-И на кого ж барышня изволит охотиться? – простецки продолжил носильщик.
- В основном на слишком болтливых носильщиков.
Носильщик крякнул, кинул на девушку быстрый взгляд, будто пытаясь удостоверится в том, что она, конечно же, шутит, и молча потолкал тележку дальше. В конце перрона, из тени вокзальной стены, вынырнула фигура в пасторском облачении и быстро направилась к Марии. Подошедший был высок ростом, облачен в черную католическую сутану, чей цвет еще более подчеркивался сверкающей белизной накрахмаленного воротничка. Узкое лицо его было довольно бледным, но за стеклами пенсне виднелись живые серые глаза, которые смотрели на Марию с ласковой иронией.
-Здравствуйте! Вы Мария Войшицкая? - произнес незнакомец, слегка заикаясь, и получив утвердительный ответ, продолжил - Позвольте представиться: Антоний Червинский, настоятель костела святого Антония Падуанского во Владикавказе. Мой добрый друг, нотариус Иван Ревво сообщил мне, что вы прибываете в город, и просил помочь вам с обустройством. Позвольте выразить вам свои соболезнования по случаю кончины вашего папеньки. Наша община хоть и не самая большая в городе, однако, могу вас уверить, что все относились к нему с большим почтением и благодарностью. Он был удивительный человек. И такое несчастье! – ксендз горько вздохнул и покачал головой. Мария задумчиво смотрела на него, пытаясь понять собственные чувства и как это ни сложно было признать, все больше и больше понимала, что не чувствует по поводу кончины отца ровным счетом ничего. Смутные образы счастливого детства не посещали ее душу, отец все-время был в разъездах и виделись они от силы раз пять за всю Мариину короткую жизнь, а редкая переписка, которую вели отец и дочь не выходила за пределы бытовых домашних дел, а потому никакой семейной ласки и теплоты Мария и не знала. Впрочем, дочерний долг заставил ее со всей возможной сердечностью принять соболезнования ксендза, поблагодарив его за заботу. Их обмен любезностями был прерван долгим вздохом носильщика:
-Понесли, родимого! Упокой Господь его душу! – пробормотал он, широкой лапой сгребая с головы картуз.
Мария и пастор обернулись. Из вагона-ресторана на перрон двое городовых вытаскивали металлические носилки с грубым брезентовым мешком. За ними спускался Ян и один из близнецов Мартинсов. Процессия в скорбном молчании прошествовала по перрону в сторону служебного выхода из вокзала. Поравнявшись с ксендзом и Марией, городовые замедлили ход и тепло поздоровались с пастором.
- Принимайте покойничка, Антоний Викторыч! – крякнул один из полицейских, - Вашенских будет.
- А что случилось, Агафон Сергеевич? – учтиво промолвил пастор
- А шут его знает. Под поездом убился. А у как он там оказался, то мне неведомо. Мы его сейчас в покойницкую к Магомет Магометычу свезем, а после, как они решат – кивнул он на бельгийцев.
Городовой подался вперед и жарко шепнул в ухо пастору
- Но, сдается мне, лежать ему у нас, прости мя Господи! Ох, не люблю я этих бельгов.
Мария кинула быстрый взгляд на Яна, отметив про себя, что лицо его от ночной бессонницы вытянулось и заострилось, под глазами залегли тени, от давешнего румянца не осталось и следа.