– Я должен пойти на собрание. Это опять по поводу того дела Хэндлмейеров. Это ненадолго.
Он кончает одеваться; на нем в точности такой же костюм, как утром, только темно-серый, а не синий. Рубашка голубая, похожая на ту, которая сейчас на мне, серый шелковый в мелкий ромбик галстук.
– Но я хочу, чтоб до моего ухода ты кое-что сделала.
Он приводит меня в спальню и говорит:
– Ложись.
Он привязывает мои щиколотки к нижней спинке кровати, а левое запястье – к верхней. Потом садится на кровать рядом со мной, кладет правую руку на мою правую ляжку, массирует мне бедра, ласкает их ладонью, гладит кожу на животе той стороной кисти, которой наносят удары каратисты в телесериалах. На секунду задерживает большой палец на пупке, тихонько нажимая на него. Потом расстегивает на мне рубашку и обеими руками снимает ее. Рукава его пиджака задевают мои соски.
С той минуты, как он попросил меня лечь, дыхание мое стало неровным: каждый раз, когда он притрагивается ко мне, я задерживаю дыхание, потом начинаю дышать все чаще. Моя голова перекатывается по подушке туда-сюда. Он берет мою правую руку (ту, которая осталась свободной). Держит ее в своих руках, пристально смотрит мне в глаза и сосет мои пальцы до тех пор, пока они не становятся мокрыми. Потом, кладет мою руку между моими ляжками и говорит:
– Ласкай себя.
Он сидит, удобно закинув ногу на ногу, и складка на его брюках совершенно безупречна. Я не шевелю рукой. Он ждет.
– Ты не понимаешь… – Мой голос дрожит. – Я никогда…
Он молчит.
– Я никогда этого ни при ком не делала. Это меня очень смущает.
Он берет пачку Винстона на тумбочке, закуривает сигарету, затягивается, потом вставляет мне ее в рот. Через несколько секунд я беру сигарету рукой.
– Это ее смущает… Это ее смущает… – повторяет он.
Голос ровный, я не слышу в нем ни насмешки, ни гнева.
– Ты очень напряжена, да? Ты, по-видимому, не понимаешь, что между нами происходит?
Не дотронувшись до сигареты, он снимает часы с моей руки.
– Я вернулась через час или два, не позже.
Он гасит свет на тумбочке и в углу и тихо закрывает дверь спальни.
Я чувствую себя Бог знает кем. Но сейчас важно только одно: смогу ли я, когда сигарета кончится, прикурить другую. Рядом со мной стоит блюдце, которое я использую как пепельницу, и пачка Винстона, но зажигалку, купленную им специально, чтобы прикуривать мои сигареты, он унес с собой. Спичек нигде не видно. Я беру пачку, вытаскиваю сигарету, кладу пачку на живот, подвигаю пепельницу к правому бедру. Потом я неловко переворачиваюсь и мне удается, раздавив пачку, прикурить сигарету от окурка, зажатого в зубах. Удается с третьего раза. Я даже не спрашиваю себя, почему я не делаю наоборот: не беру сигарету в рот и не пытаюсь прикурить от окурка, и почему вместо того, чтоб создавать себе такие трудности, я не развязываю веревки, которыми привязана – это было бы проще.
Сама мысль о том, чтобы он увидел, как я себя ласкаю, мне непереносима, от нее кровь бросается мне в голову. И вдруг я думаю: первый раз я сказала ему нет. А потом: все это абсурдно, мелодраматично. Я ему кое-что объяснила, но не все, кое-что обо мне он не знает. «Он знает, что я на все для него готова». Потом я чувствую себя убитой от того, что сказала такое. Я пытаюсь представить себе, чего бы для него не сделала. Один раз я имела с мужчиной анальный секс, но мне стало больно, и я просила его прекратить. Но с ним я, конечно, согласилась бы, если бы он меня об этом попросил. Я читала, что иногда партнеры мочатся друг на друга. Какой ужас! Я этого никогда не делала, и сама мысль делает меня больной. Но он наверняка и не захочет. Что я почувствовала, когда несколько недель назад он приковал меня и избил? Какая разница – мастурбировать перед ним или отдаваться ему тем или иным способом? Это доставляет ему удовольствие? Нет, нет: от одной мысли о том, чтобы он смотрел, как я ласкаю себя, я начинаю скрипеть зубами и дрожать всем телом.
Лет девять тому назад одна подруга рассказала мне, как она и ее любовник мастурбировали на глазах друг друга. Им это очень нравилось.
«Не переживай, – сказала она, видя, что я краснею (я не могла скрыть отвращения). – Это просто предубеждение. У каждого есть предубеждения. Я, например, терпеть не могу, чтоб мужчина лизал мне ухо, у меня мурашки по коже от этого бегают». – И она рассмеялась.