– Да, да, – шепчет он, – Боже мой.
Почти не понимая, что я делаю, я срываю со стоящей на коленях женщины парик и вцепляюсь в ее темные, шелковистые волосы.
– Но что…
Она сопротивляется, наши тела сплетаются. Он садится на край кровати. Я оказываюсь перекинутой через его левое бедро, правой рукой он хватает меня пониже колен, а левой – обе моих руки за моей спиной. Он сдергивает с меня юбку, хватает ремень. Потом просовывает руку под резинку и спускает с меня штаны. Я сжимаю зубы, обезумев от ужаса, меня переполняет бешенство. Не хочу кричать, пусть он бьет меня часами, не хочу… Учитель в колледже говорил одному ученику, мрачному парню, который был сильнее и выше всех нас:
– Твой отец должен был бы положить тебя к себе на колени, спустить тебе штаны и выпороть. – Он говорил так, когда этот отрок опрокидывал чернильницу (или даже тогда, когда он ничего такого не делал). Все это говорилось мягко, но даже в этой мягкости сквозил какой-то кошмар. Это давно забытое воспоминание всплывает в моем мозгу. Но сейчас все гораздо хуже. Все, что он делал со мной эти недели, было не так унизительно, как эта насильственная плотская близость. Быть привязанной к постели, ползать по полу, жить в наручниках, нет, это все раем покажется с теперешним положением, когда я подставляю ему ягодицы, как на блюде, а кровь кипит у меня в жилах, гудит в ушах…
Естественно, дело кончается тем, что я кричу. Он перестает хлестать меня, но не отпускает. прохладная ладонь гладит меня по коже, по телу пробегают пальцы; рука подсовывается под мой живот, спускается по ляжкам к коленям, скользит по ногам.
– Дай мне вазелин, который ты принесла, – говорит он женщине, – и держи крепко ее руки.
Он раздвигает мне ягодицы, глубоко засовывает палец в мой задний проход, а другой – между половыми губами; вторая его рука по-прежнему скользит между моими ногами. У меня напрягаются все мышцы. Перед закрытыми глазами вертятся желтые спирали; я стараюсь сосредоточиться на них. Скриплю зубами, вонзаю ногти в ладони; я в большем отчаянии, чем была тогда, когда он побил меня в первый раз.
– Я больше не могу, прошу тебя, не…
А мое тело начинает медленно двигаться в такт движениям его пальцев. Я выгибаюсь, дрожу.
– Ты думаешь, что знаешь, что хочешь, лапочка, – говорит он шепотом прямо мне в ухо, – а на самом деле ты делаешь то, что хочет твоя п…да.
Еще один сильный толчок. Я кричу.
– Заставь ее замолчать, – говорит он женщине, и своей надушенной ладонью она зажимает мне рот. Я изо всех сил кусаю ее, и она заталкивает шарф мне в рот. Потом рот мне освобождают, и его руки ласкают меня, пока я снова не кончаю, в этот раз намного быстрее.
– Умоляю тебя, я больше не могу, дай мне кончить…
Он входит в меня все глубже, и я больше не могу говорить, но продолжаю повторять:
– Умоляю тебя…
Я рухнула на постель и рыдаю под подушкой; рыдания глухие, будто доносящиеся издали. Язык у меня между ляжками. Подушку снимают. Его тело над моим, но язык по-прежнему там, между моими ногами, и он заставляет меня стонать.
Моя голова у него на плече, он лежит рядом со мной, крепко обнимая меня; его пальцы у меня во рту, она сидит на нем верхом. Когда он кончает, наши глаза – ее и мои – на мгновение встречаются.
Я еду в метро. Два месяца. Чуть больше девяти недель. Два месяца тому назад я потеряла всякий контроль над собой. Напротив меня сидит мальчик; кудри падают ему на лоб, рубашка расстегнута. В руках – раскрытая книга. Я смотрю на него долгим взглядом. Все тело мое расслаблено. Он отвечает на мой взгляд, пытается раза два улыбнуться. Я скрестила руки на коленях. Я не улыбаюсь. Я осознаю свою новую власть, и мальчик, я полагаю, тоже. Впрочем, должно быть дело идет не о новой власти, а о старой, о существовании которой я не догадывалась.
Я схожу на 4-й Западной улице. Мальчик вытягивает шею, чтобы на меня посмотреть, открывает рот, когда я смотрю на него, и неловко поднимается, чтобы тоже выйти, но двери закрываются.
Этот мальчик почувствовал, что во мне происходит. Это сочится из всех моих пор. За эти месяцы я узнала о себе кучу вещей, и узнаю что-то новое каждый вечер. «Что-то новое», – шепчет голос в моем мозгу. Осознанная новая власть: уязвимость, извращенная при этом, потому что это полная уязвимость и такая же естественная, как трава в лугах или асфальт в Нью-Йорке. Покорность. Возьми меня. Все что хочешь делай со мной, неважно что, возьми меня, если хочешь, убей. Но прежде всего, стань моим господином. Посмотри на меня, посмотри на меня: глаза мои закрыты, влажные волосы раскинуты по подушке, твои пальцы лежат на моей щеке. Даже больше того: скажи мне тихо, что ты будешь меня бить, что ты посадишь меня на цепь у ночного столика и будешь кормить, как рабыню. Заставь меня есть тебя, пить тебя между куском жареной рыбы и картофелем, поднеси стакан вина к моим губам, пока жидкость не потечет мне в горло. Я закрыла глаза, это ты должен знать, как подносить стакан к моим губам, а не я. Вино течет по подбородку, и его некому вытереть; синяки, крик, приглушенный на первый раз. Видеть, как ты проводишь пальцем по моим ссадинам, с закрытыми глазами чувствовать, как снова твердеет твой член.