Единственное, что кольнуло Альберта в его рассказе, было то, что, оказывается, и баскетболистка Наташа полгода, уже тридцатилетней, варила ему обеды и заворачивала в полиэтилен ужины, когда он шел в ночную смену, работая таксистом. И она!.. Мы не ревнуем абстрактно. Ревность к близким непереносима. К счастью, Толик был для Альберта лишь одноклассником.
Пик женитьб Толика пришелся на возраст от тридцати до тридцати семи. Он жил во всех концах Свободного. В это время его слава достигла апогея. Женщины как бы соревновались друг с другом — кто остановит его, рвущегося по краю с дыней мяча к заветной черте? Кто собьет с ног, перехватит чемпиона? Этой счастливицей оказалась учительница начальных классов, крупная женщина в роговых очках. Однако не ее женские достоинства были причиной ухода Толика с арены. Другая страсть накатила: он поставил теплицу. То ли вспомнилось армейское крестьянничанье, то ли прорезался в нем общественный азарт, но скоро учительница бросила третий класс «в», влезла в ватник и резиновые сапоги, взяла в руки вилы; сам Толик скупил все свободненское оконное стекло, подрядил бригаду армян, бригаду сантехников, начитался агрономической литературы и в марте 198… года вышел на свободненский рынок с огурцами.
Тогда-то и началась его борьба с местными властями. Бешенство этой борьбы нарастало еще и оттого, что Толик продавал огурцы всем по одной цене: пять рублей за килограмм. Чертог его теплицы сиял по ночам на улице Почтамтской, его счет в сберегательной кассе сиял для глаз местных властей пожаром контрреволюции. Тогда и был принят горсоветом необычайный указ: «Уволить таксиста А. Рекалова с запрещением ему в дальнейшем работать в государственных учреждениях г. Свободного».
Толик понимал, что этим указом он ставится вне закона. Но он понимал также, что спасти его может одно: непрерывное наращивание капитала. Чтобы только-только родилось обвинение в прокуратуре, как тут же оно должно перешибиться новым символом обогащения, чтобы у властей не хватало времени сварганить ему какое-то дело, не включив в него новое. Он летал в Хабаровск за японской аппаратурой, добывал мотоблоки и хрустальные люстры, упаковывал комнаты и веранду в ковры, начал возводить спортплощадки в микрорайоне, открыл счет для развития музея г. Свободного и, наконец, въехал в город с железнодорожной платформы в этом «мерседесе» с фотографией Дженнифер Лопес на ветровом стекле.
В машине воцарилось молчание.
— Можете меня бить даже ногами, Альберт, — сказал Кореноев. — Считаю свою иронию преступной.
— Но нет! — воскликнул Альберт. — Вы должны убедиться в том, что КСД лучшие в мире!.. Где мы их будем отсматривать? — властно спросил он у баскетболистки.
— Пожалуй, у стадиона «Локомотив»? А, Толик? — обратилась Ксендзенская к полуседому затылку Рекалова.
Тот кивнул.
«Мерседес» в это время нырнул под железную дорогу, баскетболистка вполголоса рассказывала Кореноеву о Малой Забайкальской ж. д., самой длинной в стране пионеров, — она осталась справа, — и они помчались к Суражевке, где должны были выйти у реки. Город возник здесь в 1912 году и назывался Алексеевск в честь несчастного сына последнего русского царя.
Так они стояли, четверо великолепных русских, на берегу обмелевшей Зеи. Наводнения намечались к концу лета, в сезон дождей. Слева был речной порт с желтыми кранами, нагружался техникой для золотых приисков и БАМа сухогруз. Сзади, поверх высокого серого забора страшным звездчатым пунктиром нависала над зоной колючая проволока. Альберту вдруг стало тошно, язва дала о себе знать давящим изнуряющим вступлением под диафрагму: он вспомнил славу города Свободного в тридцатые-пятидесятые. По слухам, здесь на пересылке были Заболоцкий, Гумилев, Флоренский, останавливался эшелон с Мандельштамом…