Мелия немного с запозданием вошла в начало первого куплета, но старалась не думать о качестве своего вокала – только лишь о том, чтобы вложить в свое пение душу и чтобы отец, конечно же, это почувствовал.
На припеве она закрыла глаза, чтобы лучше чувствовать ритм, но в следующем за ним гитарном проигрыше пришло тупое осознание – ее голос был слишком низок для всей песни в целом: вот почему она не вытягивала практически ни одну строчку. С этим настроением она допела все остальное, а после песни подошла и обняла отца. Он радостно похлопал ее по спине.
Мелия зашла в дом, чтобы налить себе стакан воды. На кухне ее уже поджидали все родственники из Старого Города с недовольными лицами.
– Что, черт возьми, такое с вами, ребята? – спросила тетя Эорелия, – Это Гафальд придумал, или вы? Мы на такое не подписывались.
Мелия звонко поставила стакан на кухонную столешницу:
– Да, это он придумал. И настаивал, что никто не обязан в этом участвовать. Но мы все должны понимать, что… должны это сделать для него, как бы он сам не отнекивался. Так будет правильней всего. А что вам не нравится?
– Ты должна это немедленно прекратить. Сейчас уже не принято, чтобы вокруг умирающего водили такие хороводы! Что за театр?
– Ну, тетя Эорелия, – Мелия взяла ее за руки, – Потерпите немного. Осталась половина срока. Вы не приезжали все это время. Здесь мы старались с Роем, в основном. А вы еще жалуетесь.
– Да я просто не привыкла играть под чью-то дудку, девочка моя. Я вас всех люблю, но у любой любви есть предел. Не хочу и не буду.
За спиной тети ее муж, две сестры и их старшие дети кивнули.
– Хорошо, – Мелия сложила руки на груди, – Тогда скажите ему сами. Я же вам не переводчик. Это ваш брат, вот и скажите.
Эорелия насупилась и пошла во двор. Там пока пели на пару внук и внучка Гафальда. Эорелия так за весь вечер и не собралась подойти к Гафальду, но никто с их стороны родни выступать тоже не стал. Рой под шумок тоже отказался участвовать. Мелия отметила, что, к счастью, отец этого просто не заметил, но, когда большинство родственников уехало, он подошел и спросил у дочери, почему многие отказались.
Мелия перекинула волосы на другое плечо и устало ответила:
– А как ты сам думаешь, пап?
– Если они стеснялись петь, то я же всех сразу предупредил, что пусть никто не стесняется!
Дочь глубоко вздохнула и отставила гору тарелок поближе к посудомойке. Она сказала членораздельно:
– Ты требуешь от окружающих слишком многого. Понимаешь?
Гафальд задумался, а потом сам же поперхнулся пришедшим осинением:
– Но я бы сам был готов все сделать как полагается в подобной ситуации!
– Не сомневаюсь. Но не все готовы на такое.
– Если бы ты попросила меня станцевать чечетку, я бы станцевал.
– Ты бы итак станцевал чечетку, без моих просьб, пап. Ты попробуй представь, что я тебя попрошу одеться в рэперском стиле. В шубу. И повесить золотую цепь на грудь.
– Ты захочешь, чтобы я выглядел глупо?
– Это теоретический вопрос. Допустим, мне нравится рэп, а ты – мой любимый отец. И это будет моим последним желанием.
– А еще я всей душой ненавижу рэп.
– Я помню, – ухмыльнулась Мелия. – Именно поэтому я спрашиваю именно про рэп.
– Ну, конечно, я бы оделся как ты скажешь, как идиот, – махнул он рукой. Но по его кислому лицу было заметно, что его убежденность дала трещину.
Мелии показалось, что Гафальд что-то осознал. Он пошел с Роем относить садовые столики и стулья в гараж. Мелия прибиралась на кухне и в доме, и в ее груди хрупким цветком проросло ощущение, что еще есть надежда: что Гафальд все осознает, и наступит долгожданный мир и взаимопонимание. Той ночью Мелии снились воздушные сны, где она летала.
А на утро отец за завтраком спросил:
– Ну что, сегодня снова на охоту?
Рой неуверенно кивнул. Когда Мелия дожевала бутерброд, она ответила:
– Ты помнишь, о чем мы вчера говорили поздним вечером?
– Конечно.
– Папа, может ты все-таки пересмотришь свою программу мероприятий? Пожалуйста.
Гафальд насупился, а потом швырнул тканевую салфетку и встал как бык над столом, упершись в него кулаками.
– Да что вы все заладили с этой программой? Твой отец хочет того-то и того-то. Какие проблемы? Я не понимаю. Рой, ну скажи ей, что я прав! Неужели я хочу слишком многого? У меня осталось пять месяцев. Черт! Уже даже четыре. Так хотелось в последние месяцы видеть перед собой тепло и заботу, но какие же вы упрямые дети. – он покраснел, – Я тогда пожалуй уеду. Не хотите – ну и не надо!
Гафальд отряхнул руки от хлебных крошек.
– Ну и не надо! – повторял он и пошел вон из кухни.
– Гафальд, – Рой встал из-за стола. – Не горячитесь.