Под Келиз словно разгорался костер. Сег’Черок наполнился соками насилия. Но она сидела, сжавшись и дрожа, кости казались вмерзшими в речной лед. Эти солдаты ее страшили. Их самоуверенность была безумной. Легкость, с которой они приняли командование - и насмешка, с которой они обменялись титулами перед расставанием - привела ее в отчаяние.
Ее народ видывал торговцев из Колансе. Она смотрела на облаченных в доспехи охранников, скучавших, пока купцы торговались со старейшинами Элана. Дети тянулись к ним, глаза сияли, но ни один не решался подойти ближе, коснуться, как бы им ни хотелось. Убийцы были похожи на магнитные камни. Их молчание, пустые глаза взывали к чувствам в душах парней и девушек; Келиз могла понять полудетские желания, услышать шепот романтических горизонтов, изведанных воинами. Такие сцены ее пугали, она молила духов, чтобы чужаки уехали, унося с собой все опасные искушения.
В глазах Геслера, миг назад, она узрела то же жуткое обещание. Мир всегда казался ему слишком маленьким. Горизонт нависал цепями, и цепи угнетали его. Ему все равно, что остается за спиной. Всегда будет все равно.
“Но я знаю: Гу’Ралл прав. Именно их мы искали. Эти мужчины - ответ ведениям Ганф’ен Ацил. Будущее, в котором есть жизнь и надежда.
А им всё равно. Они поведут нас в битву, и если мы погибнем, они либо сбегут в последний момент, либо падут. Им будет всё равно. Они похожи на Красную Маску”. Караванные охранники тревожат ее память. Они были мертвы и они знали это. Такое знание разделяет каждый воин и каждый солдат. Вот шлюха-великанша, оплаченная кровью. Ее трахают короли, генералы и фанатичные пророки. Но потом все меняется: шлюха насилует клиентов.
Тысячи лет протекут, а ей всё равно.
Однажды двое молодцев исчезли вслед за уходом каравана. Старики и родители собрались обсудить, не послать ли погоню, чтобы притащить их назад в деревню. В конце концов старики разбрелись, а матери бессильно смотрели в глаза своих мужей. Дети надели цепи и назвали это свободой. Шлюха украла их.
Она желала, чтобы Геслер и Буян умерли. Желала от всей души. Без всякой причины. Они не сделали ничего дурного. Они делают именно то, что от них ожидали. “И они не боятся судьбы. Они не стыдят меня за страх и ненависть.
Но я желаю мира без солдат. Пусть поубивают друг друга. Хочу увидеть, как короли и генералы остаются одни - никого вокруг, чтобы ухватить загребущими когтями. Нет оружия, чтобы подкрепить волю, нет клинков, чтобы звенели угрозами. Хочу увидеть их слабыми, жалкими тварями. Какими они являются на деле.
Кто мне поможет? Как сотворить такой мир?
Благие души предков, хотелось бы знать”.
Она потеряла майхб, глиняный сосуд для души. Смерть стала неизбежным кошмаром. Нет причин мечтать о будущем. Не похожа ли она на караванных охранников? На Геслера и Буяна? Что они видят в ее глазах? “Я Дестриант. Но я грежу об измене”. Она глядела на Солдат и снова слышала отзвуки их родовых мук в Чреве. Они не заслужили гибели, но ждут ее. Если бы можно было украсть грядущий день, день убийств! Она повела бы их против других. Против своего рода. Священная война против солдат всего мира. И их хозяев.
Чтобы остались лишь пастухи, фермеры и рыбаки. Артисты, красильщики, гончары. Сказители, поэты, музыканты. Мир для них, для них одних. Мир мира.
***
Казалось, марширующие фурии На’рхук проглотили неровную равнину - так тесны были их ряды. Восток осветило рождающееся солнце, но небо над врагом было одним большим пятном, синяком, из которого дул нездешний ветер.
Буян вытащил меч. Он видел, как передние ряды готовят дубинки - магическое оружие; видения или подменная память заполнили разум картинами опустошительных ударов. “Поднимайте щиты и молитесь, чтобы железо выдержало”.
Он глянул за плечо, на Эмпелас Вырванный. Небесную крепость закрывала завеса белого дыма. Облака? Скривившись, Буян снова сосредоточился на своих Солдатах Ве’Гат. Они встали на гребне холма, словно отражая ход его мыслей - теперь, когда он сломал стену интеллекта, солдаты знали все его намерения. Знали, чего он желает, что планирует. “Они никогда не дрогнут. Не побегут… если меня не охватит паника… а видит Худ, при всем здешнем дерьме я еще держусь. И до конца дня не запаникую.
Так что стоим, ящерицы. Стоим”.
Внезапно ряды заколебались, головы повернулись.
Буян тоже развернулся.
Из зияющего разрыва в утреннем небе появлялись какие-то громады. Черные, нависающие, летящие на пенном водовороте садка.
Небесные крепости. Не столь огромные, как та, что позади него - едва две трети массы - и плохо обработанные. Одни острые углы черного камня. И все же…