— Антоооон Ефимович, — развел руками пузанчик. — Да будет вам известно, марина — это морской пейзаж. Как картина Айвазовского «Девятый вал». И в честь этого казино и назвали. Когда вы войдете, то увидите на противоположной стене…
— Ты мне лапшу не вешай, понял? — прищурился жирдяй. — Пусть жене своей заливает, может она и поведется. Картина, как же! Тарковский просто проспорил Кадову. А Маринка еще и подогрела это все…
Конец истории я не дослушал, потому что колоритная парочка поднырнула под вывеску и скрылась в полумраке казино.
Только пузанчик в жилетке снова набычился, чтобы погнать меня от казино ссаными тряпками, как из-под вывески вынырнул Василий. Веселый, явно уже чуть датый, в клетчатом желто-черном пиджаке, на щеке — четкий отпечаток помады.
— О, Вовчик! — радостно воскликнул он. — Я как знал, что тебя надо встретить! Ты на нашего Никитоса не сердись, он тут на боевом посту, казино от халявщиков охраняет.
Василий похлопал пузана по плечу и покровительственно улыбнулся.
— Ты не смотри, что он такой весь пришибленный, — доверительно приобняв меня за плечи, сказал Василий. — Егор его прямо со сцены театра драмы увел. Увидел в одном спектакле и понял, что без такого швейцара свое казино не представляет. За кулисы пытался прорваться, такой кипиш устроил прямо в антракте… Так, ты знаешь что? Никитос сначала артачился. Мол, он слуга искусства. Этой, как ее Менепопы!
— Мельпомены! — обиженно поправил пузанчик.
— О, точняк, Мельпомены! — захохотал Василий. — А потом Егор бабосиками зашелестел, и Никитос решил, что этой своей Меллипопе он и у дверей послужит. Да, Никитос?
— Ну зачем вы так, Василий Львович, — вздохнул пузанчик.
— Да ты не ссы, Никитос, все все понимают, — Василий снова похлопал привратника по плечу. — Много ты там в своем театре наслужил своей Манипупе? Кушать подано, а? Зато тут ты царь и бог! И жене своей наконец-то можешь туфельки красивые и платье из «Шарма» прикупить.
На лице привратника мелькнули смешанные чувства тоски и стыда. Но он быстро с собой справился и снова разулыбался изо всех сил.
— Ладно, Вовчик, не будем отвлекать Никитоса от работы, — Василий повлек меня внтрь, в полумрак, подсвеченный неоновыми светильниками и заполненный клубами табачного дыма.
Бывшая кулинария преобразилась. В той части, которая была под лестницей, стояли игровые столы. Громоздкие такие, как будто шифоньеры на слоновьих ножках. Затянуты сверху синей тканью.
— А разве столы не должны быть зелеными? — спросил я.
— Ха, конечно, должны! — заржал Василий. — Но тут такая петрушка получилась, умора. Короче, Егор заказал столы на закорской мебельной фабрике. На пальцах объяснил, что ему нужно, кино показал, чтобы тамошний начальник производства понял, что ему требуется. А там же, ты знаешь, бильярдные столы делали, вроде как, понимать должны. Ну и, короче, начали они Егора футболить и завтраками кормить. Мол, все уже на мази, вот-вот будет готово. Он, значит, расслабился, всех на открытие своего казино зазвал, меня подрядил ему шоу-программу тут устроить. Чтобы, мол, чин-чинарем, высший свет, с роялем и ночными бабочками…
Рояль и в самом деле тут стоял. Только благородный музыкальный инструменты был втиснут между маленькой сценой и выпирающим углом, места для тапера перед ним не было. А на крышке лежали две полуголые девицы.
— Три дня назад Егор звонит в Закорск, — продолжил Василий, увлекая меня сквозь толпу разодетых в пух и прах гостей. — И говорит: «Ну и где?!» А там, понимаешь, начинают мазаться. Мол, поставщики прокосячили, то-се. В общем, Егор не выдержал, взял братву и сообщил, что завтра приедет забирать свои столы. И у директора фабрики есть два варианта — либо он погрузит столы, либо с его фабрикой случится самый большой пожар со времен новокиневского, образца семнадцатого года.
«А что за пожар был в две тысячи семнадцатом?» — машинально подумал я, а потом кааак понял. Не две тысячи семнадцатом, дурилка. В обычном семнадцатом. Когда Новокиневск задорно так выгорел почти дотла. Настолько, что даже революцию в стране местные жители заметили только к двадцатому году.
— Короче, видит он это угробие, — Василий подвел меня к ширме в задней стене. На ширме, кстати, в самом деле висела картина, изображающая море. Не Айвазовский ни разу. Эту марину явно писал какой-то ученик художественной школы для безруких. Или сам Егор Татарский, впопыхах накалякал. Когда понял, что супруге Валерии придется как-то объяснять, почему казино называется «Марина». — И говорит: «Слышь, ты что, дальтоник? Я тебе русским по белому написал, что сукно должно быть зеленое! А это что, мля?» Тот давай блеять что-то насчет морской волны, в которой поставщики захлебнулись, пришлось по всему Закорску спешно искать ткань, хоть сколько-то похожую во-первых, на сукно, во-вторых — на зеленое.