Я хмыкнул.
Никогда не страдал ностальгией. По мне так — неудобные пакеты, не понимаю, нафига их заново кто-то в производство пустил.
Такс, теперь займёмся обещанным завтраком. Я провел быструю ревизию холодоса. Обнаружилась вареная картоха, половина кольца ливерной колбасы и решетка яиц, в которой из тридцати осталось восемь. И ещё была кастрюля с сероватой массой, в которую застыли хрен знает когда сваренные макароны.
Что ж, выбор не велик. Я покромсал варёную картоху и ливерную колбасу на пластики. Доска нашлась на сушилке для посуды, нож — в выдвижном ящике стола. Теперь сковородка… Ага, обычно их хранили в нижнем поддоне плиты. В яблочко!
Похоже, это как научиться плавать — единожды полученный навык уже не забудешь. Руки-то помнят! Встал у плиты, протянул левую руку на подоконник, а там — хоба! — коробок спичек. Чиркнул, включил конфорку… А, стоп, надо сначала кран на трубе открыть!
Фррр! Вспыхнуло синее пламя. Сковородка была заслуженной. Стенки покрывал нагар в палец толщиной. Тяжёлая такая, чугунная.
Масло? Так вот же оно! Темно-желтая жижа в мутной бутылке. Плеснул на сковороду, сразу запахло жареными семечками. В натуре, как в детство попал. Тогда такое масло покупали здоровенными банками на разлив. А потом из банки отливали в удобную бутылку. Я заглянул за плиту. Ну да, а вот и банка с маслом, собственно. Тогда ещё где-то должен стоять мешок сахара и мешок гречки.
Да уж, кто-то, похоже, так прочно застрял в прошлом, что даже раритетные пакеты с молоком рано утром нашел…
Картоха с колбасой зашкворчали, поджариваясь. Запах еды разбудил дремавший до этого момента желудок, и он отозвался прямо-таки богатырским урчанием.
Я сглотнул слюну и мужественно помешал содержимое сковороды. Пусть пока жарится, а я займусь яйцами. В миску четыре штуки, взбить вилкой, долить молока. Соль? Ага, вот солонка…
Годится.
Я полюбовался на пока еще жидкий омлет, сполоснул миску и накрыл сковородку крышкой от большой кастрюли. Убавил газ, потянул еще раз носом воздух. Надо же, с голодухи кажутся аппетитными совершенно неожиданные вещи! Надо ещё чайник поставить. Кофе я среди продуктов не нашел, а вот чай имелся. В старой, потертой, покрытой трещинками и пятнышками ржавчины жестяной банке со слоном.
Ну да, у бабушки такая была. Чай покупали в бумажных пачках, какой повезет, и ссыпали сюда.
Заварник я отмывал среди прочей грязной посуды. А пожелтевший от времени эмалированный чайник стоял на плите.
Когда щелкнул шпингалет двери ванной, и появилась мама Астарота, закутанная в полысевший махровый халат и в полотенечной чалме на голове, был уже полный порядок. Ну, почти. Окна мы не мыли. И в дальнюю комнату я тоже не заходил. Судя по всему, там обиталище Астарота, мама явно занимала большую проходную комнату. И спала на раскладном диване. А вещи хранила в закрытых ящик серванта и старом комоде. Такое себе, конечно, жить в проходной комнате. Особенно когда у тебя сын остолопище.
— Садитесь, Татьяна Анатольевна! — я отодвинул стул, изображая галантного кавалера. — Завтрак готов, сейчас все принесу.
Выпендриваться было особо нечем. Омлет с кусочками колбасы и картошки смотрелся совсем не как в ресторане. И чуть-чуть подгорел.
— Даже пол помыли? — брови Татьяны Анатольевны поползли вверх. — Да что с вами такое сегодня? Покусал что ли кто-то?
— Совесть проснулась, — фыркнул я, толкнув локтем в бок открывшего, было, рот Астарота.
— Поздновато что-то она у вас проснулась, — язвительно проговорила женщина и взялась за вилку. «Ясно, — подумал я. — Никакого спасибо мы не дождемся». В сущности, мне было все равно, поблагодарит она меня вслух или нет. Было и так видно, что ей вкусно, и что она сбита с толку. Но относится она к тому классу людей, у которых при попытке сказать спасибо, наступает лицевой паралич.
— Ты газеты из ящика достал? — требовательно спросила она у Астарота, гоняя по тарелке последний кусочек картохи.
— Нет, сейчас принесу, — буркнул Астарот и торопливо выскочил в коридор. Хлопнула входная дверь.
— А там не осталось ещё чего-нибудь поесть? — спросил Бегемот. — А то у меня же малокровие, мне нельзя голодным сидеть…
— Ну что ты выдумываешь, какое ещё малокровие? — скривилась Татьяна Анатольевна.