Сэнтаро и Вакана зажгли благовония — и, воткнув их в курильницу перед портретом улыбающихся супругов, сложили руки в молитве.
— Если вы не против… Я уверена, Току-тян была бы очень рада, если бы вы забрали себе что-нибудь из этого, — сказала Морияма-сан. И показала на большой картонный ящик, громоздившийся на полу перед дверцей духовки. — Сперва мы думали разделить все это между собой на память о Току-тян. Но все мы здесь уже глубокие старики… Какой смысл передавать эти ценности тем, кто уже завтра уйдет точно так же? — Лицо Мориямы-сан озарилось слабой улыбкой. — Куда лучше, если они достанутся таким людям, как вы! Так что смотрите сами, шеф. Но все, что останется в этой комнате, через месяц будет утилизировано. Не останется ничего.
Сэнтаро опустился перед ящиком на колени. Внутри была утварь, которую Токуэ-сан использовала для кулинарных подвигов в кондитерской бригаде. Медный котел, деревянная лопатка для цубуана. Шелковое сито для превращения цубуана в повидло. Кулинарный шприц для узоров из крема. Формочки для бобового желе. Пароварка для рисовых клецек. Миски разного калибра, противни для пирогов, фигурные заготовки для европейских пирожных и тортов. И очередные венчики, шпатели, взбивалки…
Он вспомнил слова о цубуане, которые Токуэ-сан обронила, появившись на кухне в «Дорахару» впервые.
— Всю жизнь его готовлю… — сказала она тогда. — Вот уже пятьдесят лет.
Сэнтаро пробежался кончиками пальцев по торчавшим из ящика рукояткам.
— Как же долго они служили ей верой и правдой! — вздохнула Морияма-сан.
Сэнтаро вытащил какой-то предмет наугад, внимательно осмотрел. То была потертая деревянная лопатка.
— Но может, все-таки лучше передать их вашей кондитерской бригаде?
Морияма-сан покачала головой.
— Кондитерская бригада не функционирует уже более десяти лет.
— Как? Но я думал…
— С тех пор как нам разрешили уехать отсюда, мы можем купить себе все, что захотим. Хотим торта — идем и покупаем его в супермаркете. Собираться вместе, чтобы его испечь, больше нет никакой нужды…
Сэнтаро молча кивнул.
— А Току-тян была очень живой, — добавила Морияма-сан, — и ей вечно хотелось сочинить что-нибудь новенькое. И от таких «перемен», как ни странно это звучит, ей было совсем не весело.
— Она любила сама угощать сластями всех вокруг, — вздохнул Сэнтаро.
— О да! А еще… — продолжила было она, но тут же осеклась и умолкла.
Всю утварь из ящика Сэнтаро разложил в один ряд на полу. И, выбрав несколько инструментов, завернул их в найденное на кухне полотенце.
— Спасибо вам… Очень надеюсь, что мне это еще пригодится.
Когда он еще раз встанет перед жаровней? Этого он не знал. Но даже если такой день не настанет вообще — он хотя бы сохранит эти бесценные инструменты на память о Токуэ-сан.
Когда он вернулся в комнату, Морияма-сан выставила на стол большую жестяную коробку из-под печенья.
— А вот и оно…
Сняв крышку, она достала из коробки несколько листов бумаги, согнутых втрое.
— Это письмо она вручила мне перед тем, как ее увезли в больницу. Сказала, что хочет повиниться перед вами. И что, если она не вернется, я должна передать это вам. Хотя письмо оставила недописанным… По крайней мере, так сказала она сама.
Морияма-сан протянула ему сложенные листы. Сэнтаро переглянулся с Ваканой.
— Если хотите, можете прочитать прямо здесь. Сидя на том же месте, где она его сочиняла. А писала она, как вы знаете, очень медленно и старательно…
Кивнув, Сэнтаро развернул письмо. И перед глазами вновь побежал ее характерный, убористый почерк. Волнистые линии. Упрямые буквы. Скругленные иероглифы.
Надеюсь, теперь, когда вы читаете эти строки, холода уже отступили?
Письмо это я поначалу писать не хотела. Что толку повторять свои старушечьи причитания, как заезженную пластинку? Но мой насморк усиливается, и я уже не уверена, что когда-нибудь снова увижу вас и Вакану-тян. А кроме того, я должна перед вами кое в чем повиниться — и еще кое-что передать.
Сначала об извинениях.
Простите, что я выпустила Марви так рано, хотя обещала за ним присматривать. Но чем дольше я слушала его щебетание, тем отчетливей понимала: он просит, чтобы его отпустили на волю. И хотя я колебалась, представляя безутешное личико Ваканы-тян, — у меня, прожившей всю жизнь в неволе, не нашлось ни малейших причин держать живое существо со здоровыми крыльями в запертой клетке.