лето
Зал театра «Гусь на поводке» был набит до отказа. Магор[12] заявился слегка во хмелю и в рубашке, застегнутой не на те пуговицы, так что было видно его белое студенистое брюшко. Усевшись за обшарпанный черный стол, он стал плеваться в публику стихами. В зале стояла невыносимая духота, которая словно усиливалась от кислого дыхания Магора. Как дракон — предсмертные хрипы, так он изрыгал зловонное пламя, пытался затушить эти свои горючие испарения пивом, но все равно потел после каждой строки, и его редкие седые волосы липли к обвисшим щекам.
Впрочем, публика была в ничуть не лучшем состоянии. Зал превратился в индейскую баню, где пахло человечиной, — запах едва ли не противнее, чем само это слово. Когда стало совсем невмоготу, Магор выудил из закромов два кристально чистых стиха — и можно было жить дальше.
Правда, я воспринимал происходящее вполсилы. После того как погас свет, вдоль сцены проплыл силуэт девушки, и откуда-то из глубин моего тела вдруг вынырнуло воспоминание о Нине.
За те два с половиной месяца, которые прошли с похорон Балабана, я о ней как-то подзабыл. Точнее сказать — поместил ее на воображаемый склад манекенов, где хранились встреченные мною незаурядные женщины, о которых я ничего толком не знал и с которыми у меня не было ничего общего. Раньше я по крайней мере заводил с ними разговор, но в последнее время ритуал знакомства утратил непринужденность и по каким-то непонятным причинам стал выглядеть подозрительно. Однажды, сидя в аспирантском кабинете, я решил написать Нине письмо, но после первого же предложения курсор нерешительно замигал, и мне так и не удалось через него перескочить — LOVE GAME OVER.
В общем, я слушал, как Магор спотыкается о каждый стих и сам же городит все новые и новые препятствия, и одновременно косился налево, в полутьму. По острым углам прически, которые скользили по плечам девушки, когда она поворачивала голову, я решил, что это, наверное, и правда Нина.
— Все, хрен с ним, — заявил Магор, обнаружив, что его пивная кружка опустела. — Если что, я во дворе.
В зале зажегся свет — и я увидел Нину.
Я увидел Нину, и она спешила к выходу.
— Я сейчас! — бросил я Роману, который пришел со мной за компанию, и выскочил вслед за Ниной.
К счастью, она не успела уйти далеко — ждала кого-то внизу у лестницы. Я заметил ее первым, поэтому у меня оставалось несколько нижних ступенек, чтобы замедлить шаг. Короче говоря, я застопорил всех, кого только-только обогнал.
— Нина? — спросил я, ткнув в нее пальцем. — Нина…
Я сделал вид, что пытаюсь припомнить ее фамилию, хотя на самом деле помнил ее прекрасно.
— Нина из Оломоуца?
— Да, это я.
— Уже вижу. А что ты делаешь в Брно?
— Вот, решили съездить сюда с подругами.
— И? — произнес я, сам не понимая, что это за «и».
— И мы пришли на день раньше.
Так она в курсе, что завтра моя очередь выступать на «Месяце авторских чтений»[13]?
Мы глупо торчали у самой лестницы, всем мешая.
— Слушай, знаешь что, давай-ка отойдем, — предложил я и вывел ее во двор, на так называемую Елизаветинскую сцену[14].
— Я должна девочек подождать, — сказала она, оглядываясь по сторонам.
— Ясно. А мне нельзя упустить Романа. Значит, приехали в Брно… А планы у вас какие?
— Ты про сейчас? Да особо никаких. Я бы чего-нибудь выпила.
Столы на Елизаветинской сцене оказались уже все заняты — наверное, теми, кто не выдержал Магора в таком количестве.
— Здесь мы, кажется, не сядем, — заметил я.
К нам подошли Нинины подруги. Одну из них я узнал — именно она увлекалась черным цветом разной степени застиранности.
— Привет, — сказал я, протянув руку. — Ян.
— Итка. Привет.
— Привет. Алена, — представилась застиранная.
12
13
14
…