Я жутко хотел Нину, но мы с ней были знакомы от силы часов пять. Шагая наверх, к крепости, я проговорил:
— Папа раньше водил экскурсии по здешним казематам. А потом написал об этом книжку «Гид по темноте и сквозняку».
— Не знала, что твой папа тоже писатель[21].
— Он уже давно ничего не публиковал. Последняя книга у него вышла в начале девяностых. С тех пор он работает директором Чешского радио здесь, в Брно.
— А ты ее читал?
— Папину книгу? Да, еще в старших классах. Но мне больше запомнилось, как мы запускали с крепостных стен вниз, в город, бумажные самолетики. Мне было лет шесть, и я думал, что это лучшее занятие на свете.
— Вы на них что-то писали? — спросила Нина.
— Конечно. На каждом было написано одно и то же, и это был главный вопрос жизни.
— Теперь я должна спросить — какой?
— Нет, теперь ты должна мне ответить, из какого это фильма. Мальчик пускает из окна самолетики, на которых написан главный вопрос жизни. Ты же вроде учишься на киноведа?
Нина задумалась, а потом сказала:
— «Любовники полярного круга»?
— Los amantes del círculo polar! — прокричал я в крону ближайшего дерева. — Los amantes del círculo polar!
— Не бойся, Отто! — процитировала Нина, рассмеявшись.
— Valiente, Otto! — смеялся я вместе с ней, как будто давно не слышал такой хорошей шутки. — Не бойся, Отто. Но это написано на записке, которую Ана передает ему накануне их первой ночи. А вот что написано на тех самолетиках, которые Отто запускает из окна в школьный двор, об этом в фильме не сказано. Там только отец Отто поднимает самолетик, который опустился к его ногам, читает, что на нем написано, и говорит, что это очень романтично и что это самый главный вопрос жизни. Но какой именно вопрос, мы так и не узнаём.
— Мне нравится Медем, — сказала Нина. — Но ранние фильмы у него лучше. Сейчас он уже немного повторяется.
— Люди в районе тридцати вообще сняли кучу классных фильмов. Знаешь, сколько было Софии Копполе, когда вышли «Трудности перевода»? Тридцать два. А уж как Андерсон смог снять свою «Магнолию» в двадцать девять, я вообще не понимаю. Ведь мне сейчас столько же.
— Так тебе двадцать девять?
Только тут я понял, что не знаю, сколько ей лет. Скорее всего, около двадцати, раз она только что закончила первый курс[22].
— Значит, никакие бумажные самолетики вы с папой отсюда не пускали? — догадалась Нина.
— Ну, разве что разбрасывали над Старым городом его рукописи, которые не приняли в издательстве.
Я вдруг подумал, что это вполне могло быть правдой. Стоило мне в детстве открыть какой-нибудь шкаф, как из него вываливались рукописи. Я виновато собирал разлетевшиеся листы, и на пальцах у меня оставались черные следы копировальной бумаги. В общем, я бы не удивился, если бы мы с папой делали самолетики из его недописанных романов…
Добравшись до крепостных стен, мы обнаружили, что ворота на ночь запираются, и отправились к беседке на северной стороне холма, откуда открывался вид на центр города. Беседка здесь появилась совсем недавно. Это было довольно сомнительное сооружение с классицистическими колоннами из рифленого металла. Посередине беседки стояла тумба с макетом Шпильберка: крохотные бронзовые постройки и двор крепости, о который кто-то затушил окурок, так что желтый фильтр теперь служил архитектурной доминантой.
Подойдя к парапету, мы какое-то время разглядывали освещенные церкви и площади, лежащие внизу.
— Давно ты здесь живешь? — спросила Нина.
— С самого рождения…
Мы вернулись к тумбе; поводив по ней ладонью, Нина прислонилась к ней спиной. Я подошел ближе и обхватил Нину за талию. Она уткнулась в меня лбом, а потом подняла голову и заглянула мне в глаза. Я поцеловал ее.
Этот поцелуй нас будто бы раскупорил. И вот мы уже пробовали друг друга на вкус, причем наши тела кто-то явно только что взболтал.
— Наконец-то полегчало, — произнес я, когда мы оторвались друг от друга.
— Полегчало?
— Да, я чувствую сейчас невероятное облегчение, — повторил я.
— А я скорее напряг.
— Я в хорошем смысле.
— Я тоже.
Разговаривая, мы оба сделали по паре шагов назад и теперь замерли в разных углах беседки, словно два боксера, которые в перерыве между раундами восстанавливают дыхание и которым массируют плечи и утирают пот, чтобы они могли наброситься друг на друга с новыми силами.
Так оно и произошло, и мы вошли в клинч. Пока мы кусались, в игру все больше вступали наши руки. Сначала они нашли друг друга, а потом расплелись и отправились гулять по чужому телу в поисках приключений. Мои ладони ненадолго замешкались, набредя на изгиб Нининой груди. Мне показалось, что события развиваются чересчур быстро, но Нина не протестовала, а ее грудь… Не прошло и пяти секунд, как Нина уже стояла с задранными футболкой и майкой и, положив руку мне на затылок, вовсю прижимала меня к себе. Но тут мы услышали приближающиеся во тьме голоса.
21
…
22