— Прогуляемся перед сном? — предложил я Нине, когда мы простились с ее подругами.
Мы направились по безымянному переулку, который позднее назвали в честь Вацлава Гавела, к смотровым площадкам возле собора. Оттуда открывался вид на железнодорожный узел и южную, индустриальную часть города. Хотя была уже полночь, жизнь на скамейках и каменных парапетах бурлила вовсю: парочки и компании раздували последние угольки догоревшего дня, а какая-то девушка даже играла на гитаре. Мы остановились неподалеку и слушали, как она поет «Любовь подобна вечерней звезде»[26] — я никогда раньше не слышал эту песню в женском исполнении. В какой-то момент девушка сфальшивила и, резко дернув по струнам, рассмеялась. Да, Вацлав Грабье — это совсем, совсем другая эпоха.
— У тебя такие большие губы, — сказала вдруг Нина, — почти негритянские. Я их когда-нибудь нарисую.
— Это чтобы лучше тебя целовать, — ответил я и обхватил ладонями ее лицо. — Ночуешь сегодня у меня?
— У тебя? — засомневалась Нина. — Ну не знаю… А ты не съешь меня, как волк?
— Только чуть-чуть надкушу.
— Не уверена, что это хорошая идея, — не сдавалась Нина. — За пижамой придется заходить…
— А моя футболка не годится?
— Да мне еще всякое другое нужно… И да, заранее предупреждаю: пижама у меня дурацкая.
— Так что, отправляемся за пижамой?
— Или ты меня просто проводишь до дома.
Мы прошли через Денисовы сады и спустились по Студанке на Копечную, где у Нины было временное прибежище.
— Я на пять минут, — сказала она, подмигнув, а потом добавила: — Если через пятнадцать минут не вернусь, значит, я осталась у себя.
Да, подумал я, тут есть некая симметрия: вчера она ждала меня перед домом, а сегодня я ее. Неужели и вправду прошло только двадцать четыре часа? Иногда жизнь долго запрягает, но быстро едет.
Из кабаре «Шпачек», что было прямо напротив, высыпала кучка людей; я увидел среди них одного знакомого поэта и помахал ему.
— Чего ты там торчишь, как дохлый трубадур? — прокричал он мне через дорогу.
— Я уже свое оттрубил.
Словно в подтверждение моих слов на лестнице дома зажегся свет, и спустя минуту Нина уже была внизу.
— Ничего, если я по дороге выкурю сигарету? — спросила она.
— Ну, если ты взяла зубную щетку…
— Черт! Я сейчас.
Нина снова заскочила в дом, а я снова прислонился спиной к стене.
— Опять сбежала? — донеслось с другой стороны улицы.
— Без паники, сейчас вернется. Пошла за зубной щеткой.
— Ну и славно. Зубная щетка в сумочке сулит многое, — изрек поэт.
Мы пришли ко мне; я открыл дверь и пригласил Нину войти. Из прихожей мы свернули не направо, в кухню, а налево, в комнату. Я включил свет, и в темных окнах появились наши отражения. Мы так и стояли вместе с ними — Нина осматривалась по сторонам, и Нина в стекле делала то же самое.
— Будешь что-нибудь?
Она покачала головой.
— Ну и хорошо, потому что у меня почти ничего нет. Воды?
— Не ходи никуда.
Мы обнялись.
— Спать? — спросил я.
— Мне еще нужно в душ.
— Тогда иди первая.
— Нет, давай ты.
Когда я вышел из ванной, Нина сидела в кресле, обняв колени, и смотрела в темный сад.
— Твое полотенце на стиральной машине, — сказал я.
Я погасил большой свет и включил лампу на подоконнике. Забравшись в узкую кровать, я ждал Нину. Услышал, как она включила душ, потом наступила тишина — Нина намыливалась. Потом снова зашумела вода — Нина смывала с себя пену. Через какое-то время зажурчала вода в раковине — Нина чистила зубы. Наконец дверь ванной открылась. Пижама, в которой появилась Нина, была действительно дурацкой.
— А я тебя предупреждала, — сказала она, забравшись под легкое одеяло и прижавшись ко мне.
Мы погасили лампу и несколько минут всерьез думали, что будем спать. Но потом я освободил Нину от верха ее дурацкой пижамы и почувствовал на себе тяжесть ее грудей. Судя по всему, к своим двадцати годам она уже знала, как они действуют на мужчин: потеревшись ими об меня, она вложила сосок мне в рот.
— Я знаю, это прозвучит как отговорка, но у меня сейчас месячные, — через некоторое время прошептала она.
Я задумался над ее словами — интересно, они только звучали как отговорка или отговоркой и были, — но потом решил, что это неважно.
— Вряд ли они дольше, чем на неделю, — прошептал я в ответ в темноту.
— Ну, иногда они тянутся бесконечно.
— Бесконечно тянется совсем не это.
26