Мы прошли через парк, где Нина показала мне свои любимые места и привычный маршрут пробежек. Голод заставил нас вернуться в центр. Мы купили пиццу и вина, отправились на уютную площадь рядом с домом Нины и уселись в тени лип на ступени у подножья статуи святого Флориана.
— Схожу-ка я за бокалами, — сообразила Нина. — Тарелки принести?
— Из коробки поедим.
Она вернулась с двумя пузатыми бокалами, и в каждый из них я налил из пластиковой бутылки густого кагора, который в то время почему-то полюбил. Мы с Ниной чокнулись.
— Компотик, — поморщилась она.
— Ты лучше пиццу ешь, пока она не остыла.
— Мне кажется, я твоим кагором наемся. В следующий раз вино выбираю я.
— Ну не можешь же ты выбирать и вино, и пиццу, — возразил я, отделяя первый кусочек.
— Почему? Ведь раньше-то могла.
— Вот как? Значит, раньше могла? — весело переспросил я. — В таком же духе Шопенгауэр рассуждал о женитьбе, мол, ему непонятно, зачем удваивать свои обязанности и делиться правами.
— Ну, что-то в этом есть.
— Тогда тебе нужно знать продолжение.
— Какое?
— Что самым близким существом для него был пудель.
— Пуделей я не очень, это правда. Но все-таки лучше пудель, чем муж, — подытожила Нина. — Ладно, в следующий раз я выбираю вино, а ты пиццу. Пойдет?
— В любом случае пиццу ты сегодня выбрала правильную.
— Значит, в следующий раз ты можешь выбрать такую же! — воскликнула Нина победоносно, пытаясь оторвать кусочек, за которым тянулись ниточки сыра. — То есть ты и Шопенгауэра читал? Кажется, ты еще забористей, чем это вино.
— Ну, «Мир как волю и представление» вряд ли стоит брать с собой на море. Но у Шопенгауэра есть симпатичная книга о писательстве[33] — вот ее я люблю.
— Шопенгауэр меня не особо интересует. А у тебя как с писательством?
— В каком смысле?
— Ну, например, когда ты начал писать? Не знаю… расскажи мне наконец что-нибудь о себе.
Когда я начал писать? Мама раньше работала секретаршей в финансовом отделе Высшей сельскохозяйственной школы, и у нее в кабинете стояла электронная печатная машинка, такой промежуточный вариант между пишущей машинкой и текстовым редактором: каждая строка сначала отображалась на дисплее, чтобы можно было исправить ошибки, а потом быстро отпечатывалась на бумаге. Мне тогда было лет пять, и меня так и тянуло к этому устройству — наверное потому, что папа дома часами просиживал за чем-то похожим. В общем, когда мама брала меня с собой на работу, я забирался с коленями на стул и бил по клавишам до тех пор, пока не получалась густо исписанная страница. Правда, в то время я путал слова «бульон» и «фельетон» и говорил всем, что сейчас у меня будет бульон. Когда из печатной машинки выскакивал лист бумаги, я бежал в соседний кабинет, где один дяденька рисовал мне внизу на листочке глубокую тарелку. От нее еще шел пар. «Ну как, сварил свой супчик? А что у тебя в нем?» — спрашивала мама. И я с гордостью сообщал: «Картошка! Морковка! Буковки!»
— Кстати, у тебя все губы красные от вина. Мне облизать их, или ты сам?
А потом, в третьем классе, я написал сочинение, и учитель собственноручно снял с него машинописные копии, чтобы раздать их всем моим одноклассникам. Это было чистой воды подражание «Дюне» Фрэнка Герберта, которой я тогда зачитывался. У меня действие происходило на какой-то пустынной планете, где летали орнитоптеры, ну и все в таком духе. Научной фантастикой я увлекался лет с девяти и до тринадцати, не понимая, о чем еще можно писать в книжках, если не о чем-то сверхъестественном. У меня в голове не укладывалось, как автор может описывать обычную повседневность. Но однажды я взял у папы книжку Ирвина Шоу и прочел рассказ о парне, который влюбился в продавщицу книжного магазина. Или наоборот — точно не помню. В любом случае больше я к научной фантастике не прикасался, меня как отрубило. И я уже наоборот не мог понять, зачем читать об инопланетянах, если вокруг живые люди.
— Я подмерзаю, — сообщила Нина. — Знаешь, что: тут бар за углом, давай там чего-нибудь выпьем.
Мы выбросили коробку из-под пиццы в синий контейнер; собственно, это был не столько контейнер для бумаги, сколько для таких вот коробок — студенческий город, что поделаешь. Мы отнесли бокалы к Нине на кухню и, выйдя на улицу через черный ход, сразу уткнулись в красную дверь бара «Ось», увенчанную неоновой рекламой рома «Гавана Клаб».
— Ты можешь спускаться сюда прямо в пижаме, — заметил я.
33