взгляды — стёкла на чёрном бархате, бархат, вмятый в сугроб, взросление, холод.
дома́, необходимость вернуться.
но — сквозь двумерную плоскость жилищ — многоводье… (кайма из усыпчивых декораций, провал, так: не любя, но любить желая; так: проницая всё глубже, погружаясь в надежде — флажка, упора для ноги, неминуемого старта…; но — чем глубже, тем омерзительнее…, и омерзение — переполняет… и: жалость, жалость, только жалость… заметённая унывная жалость… только — жалость…)
до́ма, необходимость вернуться.
5
цокот когтей, пар. прохрипь дыханья.
сброшена первая маска.
цокот когтей, след, запах, желтозубая щерь клыков,
сброшена вторая маска.
цокот когтей… пар… след… снег… снег… снег…
сброшена третья маска.
(маски зарываются в перья… бьются, вздувая кожу…: сколько их ещё осталось? сколько? сколько… сколько… сколько…
сколько их ещё осталось?…
бедные, бедные маски!)…
6
в ТУДА, и там, где ТУДА — ты. и подходит поезд, ты садишься на поезд, ты уезжаешь.
ты уезжаешь, ты далеко уезжаешь…если — конечно — это — тебе — просто — не — показалось.
необходимость вернуться.
«больницы, железнодорожные переезды, кричащие журавли.
простудная замять: пространство; время, проступающее татуировкой на бледной обмякшей обложке пульса; опепленный напрочь день. день… день… день… ступеньки в колодезную невесомость… несомость дождей…
вы пишете письма, и они ожидаются кем-то со дня на
день, вы пишете письма, и кто-то, изо дня в день — взращивая ожидание до высочайшей ноты — не получает писем, вы пишете письма, и они, минуя предложенный адресат — минуют возникновенье.
вы пишете письма подставив лицо полощущему жару печи, и ваши письма оборачиваются повествованием вымерцавших, погружённых в глубокую ночь утл ей… вы потираете колени, уставшие от избытка тепла, вы выходите во двор, и над вами — над самой вашей головой — пролетают журавли.
вы пишете письма; вы бросаете под плачущую авторучку жёлтые листья берёз и покорные, пропахшие сыростью стебли серебряной лебеды, вы выходите во двор, и тепло, покидая ваши колени — поднимается в высь, поднимается вслед журавлям».
больницы, железнодорожные переезды, кричащие журавли.
пляска зеркал на прохладной забыви земли… длинные поезда…
…«из сложнейшей и обширнейшей конструкции выпал винтик, выпал, и упал в траву.
конструкция хрипнула, заскрипела-заскрежетала, забулькала-зашелестела и начала рассыпаться.
многочисленные детали — наиразличнейших размеров, наиразличнейших назначений — посыпались, кувыркаясь и стукаясь друг об друга, сыпались; падали вниз, причудливо укладываясь окрест первоупавшего винтика, сетовали и жалобно гневались вперебой: они утешали друг друга и укоряли винтик в том, что он лишил их устоявшегося, прочно переплетённого бытия.
«это же отвратительно, — говорили они, — хоть мы и лежим рядом, но не способны на эффективное взаимодействие для какой-нибудь полезной и многотрудной цели!., а
личная жизнь??!..да какая уж тут личная жизнь, если мы потеряли чёткий, установленный свыше порядок размещения и пребывания! мы же теперь — ни то ни сё!..»…
винтику тяжело было всё это слышать: многие из деталей приходились ему родственниками, добрыми товарищами… но он помалкивал, не зная как успокоить, как растолковать…
…он помалкивал и время от времени — виновато и робко поглядывая на своих близких — любовался цветами».
«вот лотошник с товаром, мимо него нельзя вот так: взять и пройти; здесь можно купить то, что больше нигде уже не купишь…нельзя пройти мимо.
— эй, лотошник!..это у тебя — что?
— это… это старая кукла одной девчушки, которая умерла (как девчушка), но зато стала серьёзной и деловой женщиной…
— хм…
— эта кукла умеет смотреть на небо… возьмите, не пожалеете.
— хм… да нет, пожалуй, а это — что?
— о! это скляночка с пылью… с пылью…
— вот как…
— да! замечательная пыль! она собрана на давным-давно позабытой, поросшей репейниками и лопухами дороге.
— и…?
— и?!?! да она же помнит каждую минуту этой дороги, каждую секунду! всё-всё помнит, даже то, что можно было бы — понимаете? — и забыть… берите!
— нет-нет… не стоит… как-нибудь в другой раз… а вот это, вот это — что?
— это? ах! ах! это — обломок кирпича.