в иной раз — кто и взглянет, конечно, с любопытством, — да и дальше, по своим делам: птицы — за крошками, люди — за чем посущественнее, машины — так и вовсе: в какую-то дымную неизвестность…
но вот старушка подошла.
— это что же ты тут делаешь? ишь, развалился! — старушечий басок был, как гром, как удар литавр по моей больной голове. — ну!?
— лежу, — тихо ответил я.
— да вижу что не по деревьям скачешь, — сказала старушка. — чего лежишь-то, спрашиваю? шёл бы домой — и лежал там.
— у меня нет дома, — ещё тише ответил я. — меня выгнали.
— насовсем? — спросила старушка.
— насовсем, — сказал я.
— небось, буйствовал?
— небось…
— небось, денег в дом не приносил?
— небось…
— ну, то-то же! значит, поделом выгнали, — сказала старушка с умиротворённым торжеством.
— значит, поделом… — согласился я. — не спорю ведь…
— ну лежи, лежи…
и побрела от меня, не оглядываясь: по своей, старушечьей, дороге, к своему, старушечьему, приюту.
лежу.
подскочил воробей; одним глазом сначала посмотрел на меня» затем другим… и — слова не сказав — упорхнул.
остановилась машина.
— эй» приятель» чего лежишь?..
голосок у водителя был тонкий» а сам он, наоборот, был толстый, высунувшись же из машины — он сразу наступил громадными башмаками мне на лицо и сплюнул.
всё это меня несколько раздосадовало.
— лежу, — буркнул я.
— небось, из дома выгнали?
— небось…
— небось, буйствовал?
— бывало…
— и, поди, денег в дом не носил?
— не носил… не было у меня их никогда, чего носить-то?..
— значит, поделом тебя, дурака, выгнали!
— поделом, разве я спорю…
водитель захохотал, ботинки скрылись за хлопнувшей дверцей, сизым всё вокруг обвеялось, — умчалась машина.
лежу, затекло всё до безобразия… но — ничего, пока ещё терпимо, лишь бы не подходил больше никто, дали бы полежать спокойно
УГОЛЁК
Жаркое щёлканье из вишнёвого провала печи…
— это мои слова, — шепчет уголёк, — это моя любовь, — шепчет уголёк, — это моя песня…
я слушаю его, и меня переполняет гордость: ведь это маленькое чудо лежит на моей ладони!
— вам удобно? — спрашиваю я.
— ну конечно, конечно, удобно! он ещё спрашивает… — отвечает уголёк.
мы оба сжимаемся в один плотный комок посреди громадного заснеженного поля, нас уже не разлепишь… да и некому — здесь никого больше нет, кроме нас.
К ВОПРОСУ «О КОНЦЕ СВЕТА»
подпрыгнув, галка обнаружила, что под ней мокро… «стыд-то какой, — подумала галка. — и что ж теперь птицы-то скажут… ой-йой-йой!..»
но птицы, как ни странно, ничего не говорили,
но птицы распрыгивались по сторонам, обнаруживая под собой то мокрое пятно, то ассигнации, то весело оскалившийся гаечный ключ.
это не возмущало, не удивляло ничуть (не удивляло вовсе!).
…наступал конец света
ПОВЕСТЬ О БЕЛОЙ ВОРОНЕ
1
жила-была (давным-давно, когда-то…) Белая Ворона,
это было очень давно, сейчас Белая Ворона уже не живёт.
не выжила.
так-то…
2
…а впрочем, -
недавно родилась ещё одна Белая Ворона, совсем недавно. Ночью.
я сам это видел!:
ночь, дождь, тучи
(ни звезд, ни луны, — ничего…),
а светло-то как! -
ну просто до невозможности!!!
СОБАКА и КАСТРЮЛЯ
1
и подарили собаке на день рождения большую катрюлю.
не было у собаки огня — не было! — чтобы развести под кастрюлей огонь, не было у собаки мяса, муки или круп — не было! — чтобы сварить в кастрюле похлёбку, ничего не было у собаки, кроме неё самой, дня рождения и большой кастрюли.
огляделась собака…: нет у неё ничего, только она сама, день рождения и кастрюля… удивительно! — совершенно пустые карманы и вздыбленная шерсть.
и не было дома…
2
…как-то раз приснился мне сон: чудесное море… чудесный остров посреди чудесного моря… а на острове — в кастрюле (чудесной!) — сидит собака, то — к стенкам кастрюли привалится, уши на края свесит, — смотрит вокруг… то — на дне: свернется калачиком, дремлет.
и небо безоблачно, и земля, и нет безобразий.
да…посмотрите: собаке чудесно! взгляды её — все сокровища недр, лежащие на лужайке!
теперь никому — никому! (даже самому глупому глупцу!) — не придет в голову сказать, что собака бездомна и одинока, у него просто не повернётся язык.