Коронация проходит на открытой местности. Вокруг будущего короля — четыре тысячи воинов, как женщин, так и мужчин, а среди них отряды на слонах: в руках у сидящего бойца тяжелый карабин, огромный кинжал, а на голове рога антилопы, скреплённые железным обручем. Отдельной группой стоят три тысячи детей, женщин и мужчин (Жюль Верн всегда питал пристрастие к точным числам), которые последуют за покойным королём в загробный мир. Сверкают изогнутые мечи. Палачи — их всего 100 человек — готовятся совершить ритуал.
И только тут туземцы замечают бесшумно приблизившийся «Альбатрос», который теперь находится всего лишь в 100 метрах над землёй. Сначала они принимают его за божественное существо, сошедшее с небес, чтобы почтить усопшего, и встречают его с ликованием. Экипаж самолёта, который до этого момента с отвращением наблюдал происходящее на земле, открывает огонь из стрелкового оружия, а затем сбрасывает на толпу динамитные шашки. Начинается беспощадная бомбардировка, от которой некоронованный король и остальная армия сломя голову бегут в лес, в то время как их пленники улепётывают в противоположном направлении. «А дядюшке Пруденту и Филу Эвансу [двум героям на „Альбатросе“] довелось убедиться, какой мощью обладает летательный аппарат и какую службу он может сослужить человечеству»{228}. Затем они отправились через Атлантический океан.
Выходит, что в книге описана гуманитарная бомбардировка, или бомбардировка милосердия — самоотверженный акт спасения невинных граждан. Этот аргумент использовался во многих войнах, подобных Второй мировой, но он часто оставляет неприятное послевкусие. Так же было и во Франции Жюля Верна, потому что в 1894 году, через восемь лет после выхода в свет «Робура-Завоевателя», французы действительно вторглись в королевство Дагомея и обратили всю территорию в протекторат. Не исключено, что Жюль Верн — с его обширной аудиторией читателей — помог придать всему этому законное основание. На самом деле королевство Дагомея имело относительно хорошего правителя и было весьма далеко от гротескного описания Жюля Верна, по большей части основанного на слухах, полученных от работорговцев с нечистыми намерениями{229}.
Для большинства французов Жюль Верн долгое время был одним из величайших писателей, к тому же он разбирался в технике. В своих романах он открывал подводные миры, путешествовал к недрам Земли и даже на Луну. Поэтому никого не удивило, что тяжёлый бомбардировщик, который должен был сбросить первые бомбы на Берлин в ночь на 8 июня 1940 года, назвали в честь писателя. Однако на этот раз речь шла не о бомбардировке милосердия. Это была типичная для французов месть, «преступление на почве страсти», уже знакомое нам на примере деятельности командира эскадрильи Анри де Кериллиса и его сотоварищей во время Первой мировой войны.
Предшествовали этому события 3 июня 1940 года: всего несколько часов спустя после того, как эскадрилья самолётов «Штука» завершила атаки на британские войска во время эвакуации последних из Дюнкерка, немцы отправили 300 бомбардировщиков на Париж. Цель этой атаки под названием «Операция Паула» заключалась в том, чтобы ликвидировать оставшиеся аэропорты этого региона. Однако, по словам генерала Отто Гофмана фон Вальдау, операция преследовала и другую цель: ускорить «отрадное падение боевого духа французской столицы»{230}. В ходе атаки погибли 254 человека, большинство из которых были мирными жителями и школьниками. Эффект был ожидаемым. Возник хаос, и для того чтобы предотвратить бегство госслужащих из города, министр внутренних дел Франции пригрозил паникёрам суровым тюремным заключением.
Именно за это собирался отомстить экипаж, который должен был совершить долгий полёт на единственном бомбардировщике в Берлин. И хотя речь шла не о спасении попавших в беду принцесс, можно предположить, что все члены экипажа — капитан Дайер, второй пилот Йонне, механик Корнейе, наводчик Комэ, радиооператор Скаур и бомбометатель Дешам — чувствовали себя некими мушкетёрами, этакими современными версиями Арамиса, Атоса, Д’Артаньяна и Портоса из знаменитого романа Александра Дюма. Таким образом, они полностью соответствовали сложившемуся за всю историю авиации стереотипу лётчика. Но сами они предпочитали сравнивать себя с пиратами. Скорее всего это было связано с самим самолётом. А именно — с его внешним видом!