А пока я останусь запертой в своей клетке.
— Ты опоздала, — говорит тетя Глория из своего кресла-качалки в гостиной. Она включает телевизор, хотя я думаю, что это просто повтор воскресного богослужения. У нас здесь нет кабельного. Только повторы и заранее записанные утвержденные передачи.
— Извини, я потеряла счет времени. — Я положила ключи на стойку и направилась на кухню, где все еще пахло свежими булочками с маслом после ужина.
— Ты пропустила свой ужин. И ты не взяла трубку, когда я звонила. — Она отталкивается от пола, слегка покачиваясь взад-вперед. В руках у нее моток пряжи и две спицы, она делает уже тысячный вязаный плед в этом доме.
— Мне очень жаль. — Я морщусь, понимая, что она раздражена больше, чем может показаться.
Она кивает в сторону лестницы.
— Тебе следует подняться наверх, принять душ, прочитать молитву и лечь спать. Уже поздно.
Я киваю, бросая взгляд за ее спину на большую картину с изображением Иисуса на кресте. Всего в крови. Это отвратительно. Слишком наглядная и графическая картина, чтобы быть на стенах, но они хотят, чтобы у нас было напоминание о том, что мы имеем в жизни и зачем мы вообще живем. Это вбито в мой мозг с тех пор, как я переступила порог этого места.
Их обоих можно считать сумасшедшими. В некоторых случаях даже более сумасшедшими, чем я, а это уже о многом говорит. Они заставляли меня читать им перед сном отрывки из Библии. Обычно в детстве тебе читают перед сном, но я должна была заучивать и цитировать разные отрывки.
Самый ужасный случай был после того, как я прочитала отрывок, а дядя сказал мне: — Бог прощает твои грехи, но если ты не отдашь себя полностью Богу, то попадешь в ад, и сатана будет вечно капать тебе на язык самой горячей водой.
Вы знаете, что это делает с ребенком? Страх, который он вселил в мое тело? Этого я не забуду никогда. От одной только мысли об этом у меня по позвоночнику бегут мурашки.
— Иди спать, Рэйвен. Ты уже пропустила одну молитву этим вечером, не стоит пропускать еще одну. — Она откидывает голову назад, чтобы поклониться, покачиваясь, пока она продолжает делать самое отвратительное покрывало горчично-оранжевого и жгуче-красного цвета.
Это ужасно.
Я поворачиваюсь, хватаюсь рукой за потертые деревянные перила, чтобы подняться наверх.
На лестничной площадке я бросаю взгляд налево и вижу комнату тети и дяди. Дядя Джерри стоит на коленях на полу спиной ко мне, ремни от его подтяжек растягиваются с каждым его вдохом. Его руки сложены на темном пледе, и он что-то бессвязно бормочет.
Он молится.
Я не могу разобрать его слов, но он глубоко задумался. Думаю, он даже не заметил моего появления.
Я проскальзываю мимо его комнаты, не желая мешать и не имея настроения разбираться с очередным человеком, рассуждающим о том, что хорошо, а что плохо.
Я продолжаю идти и дохожу до комнаты Арии. На ее старой деревянной двери висит большая буква «А» и крест. Я качаю головой.
Ей промыли мозги, как и всем остальным. Я отказываюсь обсуждать с ней свои истинные убеждения, боясь, что она меня возненавидит. Думаю, она знает, что я чувствую, но ее собственные родители, которые относятся к ней совсем не так, как ко мне, любят ее всей душой и учат ее, что Бог — ее спаситель.
А меня они учат, что я грязная и должна очиститься, молиться и стоять на коленях. Они давят, они давят, они, блять, давят еще больше. Вбивают мне в голову снова и снова.
Я никогда не прогнусь.
Я буду только притворяться ради их блага. Нет, не ради них. Я делаю это ради Арии.
Я такая, какая есть.
Я поднимаю руку и костяшками пальцев осторожно стучу по двери. Звук шагов быстро проносится по полу, прежде чем дверь распахивается, открывая Арию в ночной рубашке. Ее глаза расширяются, когда она видит меня, ее рука вырывается и хватает меня за запястье, втаскивая меня в комнату и тихо закрывая за собой дверь.
— Ты так поздно. Я думала, мама вызовет полицию или еще что-нибудь.
Я качаю головой.
— Бой длился дольше, чем я предполагала. — И это правда. Обычно я могу повалить их за минуту. У этого парня было пару хороших приемов.
— Ты победила? — Она сидит на кровати, сложив ноги и натянув халат на колени. Она взволнована и возбуждена, что вызывает у меня улыбку.
Может быть, родители и промыли ей мозги, но она не совсем потеряла рассудок. Ей нравится слушать мои грешные истории о драках и непослушании, как она выражается. Я уверена, что как только я выйду, она помолится за своих родителей и пожелает им здоровья, но, по крайней мере, она может проявить некоторое волнение, пока я здесь.
— Он был большим и сильным, но все равно не сравнится со мной. — Я ухмыляюсь, протягиваю руку и беру ее за руку, чтобы сжать. О, как бы я хотела забрать ее от мирового зла. Но это также означает защитить ее от самой себя.
— Хотела бы я увидеть тебя там, потную и в своей стихии. Наверняка ты свирепая. Как волк или что-то вроде того. Наверняка ты пугающая и прекрасная.
Я смеюсь, выдыхая воздух.
— Я злая, грубая, и мне плевать на всех вокруг. Ты бы не хотела видеть меня такой.
Она наклоняется, прижимаясь своим плечом к моему.
— Для меня это не имеет значения. Тебе это нравится, и я хочу поддержать тебя.
Я вздыхаю, желая, чтобы жизнь была совсем другой. Но я не могу, и это заставляет меня отпустить ее руку и окинуть взглядом ее комнату. На ее маленьком, старинном письменном столе лежит раскрытая Библия.
— Мама очень переживала, понимаешь? Она заботится о тебе, даже если не показывает этого.
Я встаю, и тут же ощущаю зуд внутри себя. Беспокойство, которое поселяется во мне всякий раз, когда я не в «Инферно». Драки и причинение боли людям — единственное, что сдерживает эти эмоции. Я не могу контролировать их, не могу бороться с ними. Мне это нужно, и как только я ухожу, это чувство возвращается.
Иногда оно может сохраняться некоторое время.
В других случаях, кажется, что оно настигает меня сразу же, как только я ухожу.
В последнее время чаще всего это происходит именно так.
Мои внутренние часы идут, и я боюсь, что скоро я совсем потеряю себя.
Я сорвусь.
— Может, я ей и небезразлична, но она также считает меня порождением сатаны.
Она ничего не говорит, и я знаю, что не скажет. Потому что это правда.
— Я собираюсь вернуться завтра. После школы, — неожиданно говорю я, понимая, что не могу дождаться следующих выходных. С каждым днем я все больше ощущаю клаустрофобию в этой жизни. Мне кажется, что стены смыкаются, и скоро у меня не останется и сантиметра свободы.
Как будто я сама как целое начинаю переставать существовать.
— Что? Как? Мама никогда этого не позволит.
— Ну да, я буду убегать тайком. Не знаю. Придумаю что-нибудь. — Я провожу пальцами по волосам, распуская хвост.
— Если она узнает... если они оба узнают... — Она качает головой, ее кожа бледнеет, когда она думает о последствиях. Она играет с подолом своего платья, нервы заставляют ее закусывать губу. Она очаровательна, с ее мягкими каштановыми волосами и ореховыми глазами. В своем белом платье она похожа на ангела.
Я вздыхаю.
— Ей придется смириться с этим. Это всего лишь одна лишняя ночь.
— Я не хочу, чтобы она снова заставила тебя идти в подвал, — шепчет она, опустив глаза в пол.
О, да. Подвал, где я сижу и молюсь часами напролет. Где у них есть святыня, похожая на выставку Иисуса Христа, с таким количеством гребаной святой воды, Библий, крестов и других святынь, что я чувствую, что могу сгореть заживо в их присутствии.
Дядя Джерри один раз даже прикоснулся крестом к моей коже, чтобы убедиться, что я не одержима. Полагаю, он ожидал, что моя кожа будет гореть.
Я хмурюсь.
— Я больше туда не пойду. Мне уже не тринадцать. Если они попытаются заставить меня, я просто уйду.
Глаза Арии мгновенно наполняются слезами.
— Ты не можешь меня бросить!
Я вздрагиваю, подхожу к ней и прижимаю одну руку к ее затылку, а другую — к губам, заставляя ее замолчать. Ей нельзя шуметь, иначе придут родители и найдут повод повесить на меня еще один грех.