Главное, чтобы камера выхватывала лицо, глаза и взгляд. Если это можно было бы назвать взглядом. Это были раскосые, смотревшие одновременно в никуда и в душу Руля глаза.
«Не трогай меня, пять минут».
Она сидела, прислонившись к стене, завернувшись а простыню, они смотрели друг другу в глаза.
Она уже ничего не просила взглядом, он был безумен.
Руль любовался со страхом.
Глава 55. Сундук. 28 января 1998 года.
Руль таскал девушек целоваться в «сундук», помещение на этаже на выходе на пожарную лестницу, в подъезд Колина, если у самого Колина дома была сестра.
В подъезде Колина еще не работала вахтером добрейшая Валькирия. Там дежурил чудовищной внешности мужик. Ниже среднего роста, коренастый, с переломленным носом. Фигура - как мешок картошки, скрытый бесформенной черной курткой на три размера больше.
Он часто впадал в запои, продолжая исполнять при этом обязанности вахтера, то есть спать на одном из двух диванов огромной вахтерской комнаты за двумя наполовину застекленными дверьми.
- Если его еще чуть тюнинговать, - хвастал Колин, - с него можно рисовать бродягу. Можно нарисовать с бомжей цикл работ, например «Бурлаки на Волге, одиночные портреты».
Колин после армии стал учиться на художника.
Домофонов и замков в домах не было, народ еще был спокойный, не пуганный взрывами 1999 года. И Руль спокойно проходил с очередной красавицей в подъезд к Колину. Там поднявшись на лифте на любой этаж, можно было свернуть направо, пройти по скосившемуся вниз заледенелому длинному балкону. Открыть еще одну обшарпанную дверь. И попасть на пожарную лестницу.
Однажды Руль выпивал в начале 1998 года с Колином на его этаже. Обсуждали вчерашнюю деноминацию. Руль косился на дверь, на балкон... Время было 11 вечера. Руль хотел совершить рейд в «Голодную Утку» за незатейливой, не замутненной ерундой, чистой, чистейшей любовью...
Колина водка утомила.
И потом, он не был влюбчив, как Пушкин. Он влюблялся надолго, тщательно выбирая из всех возможных вариантов конченую злую шлюху ростом не выше 165 сантиметров. Как правило, без груди. Его постоянно бросали, обычно со сценами, которые играли с удовольствием.
В очередной такой визит примирения Колин захватил для моральной поддержки армейского друга.
Заодно прихватил взятое у мамы золотое кольцо граммов на пять, перстень итальянской работы, со слоненком, украшенным камушками.
Перстень несколько раз выбрасывался из двери и забрасывался Колином обратно. Но в итоге продуманного баскетбола пять граммов золота остались добычей очередной Офелии.
Друг пошел к ней на разведку, выяснять перспективы Колина. И остался там на ночь.
А потом на ней женился, и звонил Колину годы, проклиная его и рассказывая, как она хорошо живет в Америке с третьим мужем, другом его друга, сыном председателя чего-то вроде Крестьянской партии России.
Колин отнекивался, пошел спать.
В три часа ночи Руль поймал тачку с Кузнецкого моста до Пресни. Его компаньоном стала прекрасная двадцатилетняя крановщица, жившая в рабочей общаге, где-то на улице Кржижановского. Ростом она была не ниже 185 сантиметров.
Водилу, естественно, он «кинул». В Диминой манере: «Побольше сюра... сюрреализма... и любой крепостной... в штаны наложит...».
Так и тогда Руль грамотно притворялся в тачке, что его развозит.
Затем выпустил Оксану, кажется, ее звали Оксана.
Вышел, шатаясь, из машины. Тихо сказал подруге отойти. Подошел к тачке сзади. Затем открыл переднюю пассажирскую дверь.
- Ах ты, сука! 679, опять 679, номер машины 679!
Захлопнул ее, сильно, так чтобы окна не повылетали. Потом шаг назад - и гарантия, что водила сгоряча не вылетит, - еще раз открыть дверь. Еще раз крикнуть «Падла, опять 679!». И опять захлопнуть.
Все. Пятьдесят деноминированных рублей были бы сэкономлены. Если бы он и не пропил их загодя в «Hungry Duck».
Они вошли в подъезд. Он увидел в стекло вахтерской спину Колина, лицо вахтера, первый раз в жизни его улыбку, преобразившую его из помощника Стеньки Разина в лицо простого русского пчеловода с каких-нибудь Калиновских выселок.
Время. Он прошел с Оксаной в лифт. Он ее целовал, успокаивая:
- Тихо, соседей разбудишь, ты как рыдаешь... Они, - жестом прося ее согнуть колени бесконечных ног высокой женщины, - они же сентиментальны. Заплачут следом...
В таких забавах в «сундуке» подъезда, прерываемых на глотки пива, курение, и болтовню об учебе и музыке - необходимые пятиминутки.
После очередного взрыва страсти смысл жизни утрачивается на пять минут, и совсем другой Руль строит из себя прежнего Руля, ночного любовника, ожидая возвращения пьяницы-развратника, - в душу пьяницы-романтика, эдакого Байрона.