Рулю предстояло изображать Гесса, - манеры, улыбка, интонации, жесты, паузы - не на слете нацистов, а уже на Нюрнбергском процессе. Под отличной режиссурой Дани он довел манеру Гесса до автоматизма.
- Я тебя прогоню «под Гесса» с твоим докладом сто раз, - сказал Даня, который также много пил в те дни, он уже стал дипломированным специалистом. И не соврал.
И вот - Руль встал в белой рубашке, уверенно улыбаясь, внутри не было ни капли уверенности. И он вспомнил Даню добрым словом. Начал, без запинки, доклад, - он начал его, действительно подготовившись.
Стояла жара, пекло, плюс тридцать градусов. Рассудок не работал, работала только автоматика.
На стариков под водочку сошла дурашливость.
- Уважаемые коллеги! Я первый дипломник на кафедре за десять лет. Эти два года я исполнял работу не как рядовой выпускник, но с осознанием ответственности перед вами завтра.
Старичков прибавилось, пришел и нервный аспирант-неудачник, проваливший третью предзащиту диссертации накануне. Старики в жару были беспощадны к трепету и дрожи.
- А-ха-ха-ха-ха, - блаженный старичок, член-корреспондент РАН, вечный купринский образ, вдруг тонко захихикал. Девочку это бы заставило перенести диплом на осень.
Но Руль...
Рулю, скажем честно, жара июня 1998 нравилась. Особое состояние, когда на страшном пекле пьешь легкое светлое пиво, - таким только образом и можно понять драйв городской жары. На жаре возникало два Руля, один - на волне с дурашливым пьяненьким старичком, другой - автомат, твердой речью, произносимой низким голосом. С жестами и улыбкой, которые давал Рудольф Гесс, в «Триумфе...», которыми он угомонял беснующуюся от восторга толпу.
Жесты были не по обстановке, но шли они на автомате.
Он отвечал на предзащите, ровно, не сбиваясь, пятый раз пересказывая свой доклад, потом играл ответами в манере «Православного катехизиса».
- Вот ты, ты лично, получил в итоге работающий счетчик концентрации газа?
- Нет.
- Это два балла! Да выпускать такую работу нельзя! Первый раз за девять лет дипломник! Было бы еще хоть трое? Сами виноваты, Иван Аркадьич, у Вас там конь не валялся с перестройки!
- Два балла, я в курсе, кафедру хотят расформировать, прицепятся, двойку влепят. И нам всем-всем - адьос, амигос.
На таком фоне, на нечувствительном, выжженном нерве Руль отвечал:
- Спасибо за вопрос, Иван Аркадьевич. Вам не откажешь в конкретике. Но конкретика здесь - натяжка. Как отметил доктор Джемс Гектор из Монтерея, Калифорния, в своем докладе на Московском симпозиуме эээ... страница 12... Прошу внимания!
Руль поднимал голову к небу, и вскидывал руки с зажатыми кулаками от стола, одну чуть, ниже другой. Возвышал голос:
- Внимания! «Получение подобного работающего газочувствительного сенсора - это прорыв в области нанотехнологий, достойный Нобеля». Гектор навестил нашу кафедру в том году. Не опускаем рук, Иван Аркадьевич, сенсор будет! На первом же году моей аспирантуры. Все возможно, что от нас, а не от Бога.
И под «Гесса» (или режиссуру Рифеншталь?) откидывал голову назад, улыбался еще шире, еще восторженнее смотрел на богадельню. Опускал голову в улыбке, и дальше точно, как там, клал сжатый кулак на затылок и с заметным ударом опускал его на кафедру.
Накануне защиты он лег спать. Встал в три ночи.
11 июня 1998 года.
На балконе стояло бутылок пять пива «Рок-н-ролл». Он надел отглаженную белую рубашку, выпускной костюм. Пиджак висел мешком пять лет назад, сейчас шел по фигуре.
Выгреб «Рок-н-ролл» в пакет, сунул туда пару бумаг.
Надел на всякий случай католический новый крест, купленный во время поездки семьи в Эстонию в 1998. «Подвеска, серебро цена 2 рубля 17 копеек». Заменил свои обычные кулоны («пацифик» настоящий из серебра, и не хипповский оторванный от «Вольво» значок, или «трезубец», - три змеи, соединяющие в точке подвеса головы).
И вышел во двор. Смотрел на российские механические часы, купленные на Первом часовом заводе, неподалеку, на Ленинградском проспекте.
Сидел потихоньку во дворе, наблюдал Рассвет. Смотрел на часы и пил пиво. Его, странно, отпускали все накрученные им в голове мысли про аусвайс, про то, что он через шесть часов будет «как все».
Затем он подошел к турнику, подтянулся свои обычные двадцать четыре раза.
Он сел в первый поезд, на Краснопресненской, и доехал до Университета.
Три бутылки «Рок-н-ролла» ушли. Две лежало в пакете. В голове лежал только доклад, в теле - только легкость. Та легкость, с которой идешь по Москве за внезапной премией, и видишь неожиданный метровый забор. Ты перепрыгнешь через него, а не обойдешь.